И обмякшего Игоря вбросили вчетвером в кузов, куда следом примостился Глюев, а Гущин сел в кабину показать дорогу.

— Чего там! — смутился водила, — где вытрезиловка, что ли, не знаю?..

— Ну, тогда газуй! — разрешающе махнул рукой Евстафьев, перехвативший вопросительный взгляд шофера, принявшего Вову за начальника в данном происшествии. Машина тронулась, и Евстафьев с Сенькой пошли опять по Бродвею, а Вова опять начал придуриваться и хандрить:

— Ну за что мне такое наказание, пьянь всякую подбирать? Пошли бы сейчас ко мне, раздавили бы поллитра, а уж огурчики у меня, во-о! А? — Лукаво поглядел он на Сеньку.

— Брось бузить! — Отмахнулся расстроенный Сенька. Его потрясло падение Игоря, короче, ему было не до шуток.

— Ну что ты взъелся? — Беззлобно огрызнулся Евстафьев. — Ну кто тебя заставляет?.. Удивительно прямо–таки!.. А тебе кого, милашка? — Куда–то в сторону обратился Вова.

Сенька обернулся, чтобы предотвратить какую–нибудь нетактичность, сотворить которую Евстафьеву — раз плюнуть…

Он увидел улыбавшуюся Ирину, и у него тотчас отлегло от сердца.

— Мне вот этого! — Смеясь, ответила она Евстафьеву, беря Сеньку под руку. — Глаз с него не свожу, а он хоть бы посмотрел разок… Ишь ты!

— Ну и ну! — Развел руками поражённый Евстафьев. — Вот это хохма! Расскажу завтра в цехе — не поверят!..

— Вот, знакомься — моя жена! А он — мой товарищ по смене.

— Ну, я уже давно и подробно знаю вас, Володя, заочно. Мне Сенечка много рассказывал и о вас, и вообще о бригаде…

— Да? — Удивился Евстафьев. — А вот нам о вас он ничегошеньки не поведал. Скромно промолчал. То есть умолчал…

— Неужели не говорил? — Подхватил его шутку Сенька. — Ну, если так, тогда мы исправим ошибку сейчас же. Мы, то есть Ирина и я, приглашаем тебя на свадьбу и попробуй забыть!..

Иринка довольно заулыбалась и, крепко взяв ребят под руки, повела их по залитому огнями проспекту.

Утро выдалось тихое. От легкого морозца заиндевели крыши домов и сухие травы так и не скошенных осенью газонов, а на погасших клумбах, сопротивляясь наступающей зиме и намереваясь дожить до октябрьских мероприятий, догорали кумачовые канны.

Кумач вовсю пылал уже и на стенах зданий. Его огненные крылья метались и над асфальтом, протянувшись в нескольких местах поперёк проспекта, и на куполе старинного особняка, занятого обкомом коммунистической партии, и на вершине тонкой мачты над городским отделением Госбанка и между восемью массивными колоннами облдрамтеатра имени всемирно известного театрала Николая Щорса.

На тротуарах муравейники из тысяч служащих областных учреждений — контор, правлений, трестов, бюро, баз, магазинов (несть им числа!), ибо в девятом часу рабочий уже нагнулся над станком, а из автобусов, троллейбусов и трамваев выпархивают, вываливаются или выпрыгивают неисчислимые служащие. Тут и солидные руководящие товарищи с портфелями и без портфелей, с одышкой или ещё молодцеватые, номенклатура и общественники. Скачут и размалёванные как кинозвёзды секретарши и машинистки, бредут, уставясь в асфальт, затурканные уборщицы, тяжело передвигают варикозные ноги серенькие, как незаполненные телеграфные бланки, вахтёры и швейцары.

И только Сенька и Ирина, которым выпало идти на работу во вторую смену, с четырёх, решили в этот поздний утренний час помочь своим старушкам закупить продукты к свадьбе, намеченной на седьмое ноября. Они спокойно плыли в галдящем потоке упороно стремящейся послужить народу интеллигенции. Сенькины карманы топорчились от напиханных в них авосек.

Продуктовые магазины уже бойко торговали в предпразничном режиме. И откуда только товары взялись? Ещё на прошлой неделе найти хоть какой колбаски или свежего мясца в торговой сети было проблемой. Полки гастрономов и продмагов часто поражали стерильной чистотой…

Ну не будем о грустном. Первым делом Сенька и Ирина зашли в «Люкс», что на углу Коммунистического и улицы Тургенева. «Люксом» гастроном называли с конца прошлого века, когда его построил на веки веков забытый купчик. В ту пору улицы Тургенева ещё и в помине не было, а проспект Коммунистический именовался улицей Соборной. Хотя побывал проспект и Гитлер–штрассе, и улицей Карла Либкнехта, и улицей Ленина… Теперь магазин имел порядковый номер 1 и слыл передовым в областном управлении торговли.

А память подбросила и давнее, довоенное воспоминание. 1939‑й, Сеньке — 4. Мама Анна, Сенька и мамин ухажёр дядя Жора, статный военмор–чёрноморец, приехавший на недельную побывку, в тёплый летний денёк, гуляя по Карла Либкнехта, заходят, естественно, в «Люкс».

Само собой, в таком приятном воспоминании стоит покопаться подробнее.

…Приезд дяди Жоры в отпуск после дружеского визита кораблей Черноморского флота в Турцию — огромное событие для хутора Казачьего и всей Сенькиной семьи. Ему лично дядя Жора привез целый ящик невиданных хуторянами и даже горожанами апельсин. Бабуся долго выдавала их Сеньке по одному. Деду сын подарил комплект флотского белья и старый долго хвастался белой полотняной исподней рубахой и кальсонами с длинными завязочками на штанинах. Сашке и дяде Дмытру досталось по тельняшке, бабушка получила турецкую шаль, а мама отрез шёлка на платье. Она потом быстро сшила из этого крепдешина прелестное платье, там на теплом коричневом фоне желтые кленовые листья. К счасстью, остались и фотографии мамы в этом платье.

Дядя Жора, как краснофлотец, навел в правлении колхоза шороху. Уже через день после его визита в правление им во двор привезли две арбы хорошей соломы, а еще через день два мужика залезли на крышу хаты и надежно укрыли соломой места протёков. Еще дядя сходил в «комору» (колхозный амбар) и получил два мешка пшеницы в счет своего заработка на трудодни ещё до призыва во флот. На зависть всему попадавшемуся на пути люду он шутя нёс под каждой рукой по шестипудовому мешку пшеницы, а это примерно по 100 килограммов.

Перед приездом дяди Жоры деда внеочередно побрился топором (обычно он брился этим инструментом дважды в году — на Риздво (Рождество), на Пасху (получалось, что и на 1‑е Мая, и на 7‑е Ноября). Сенька тоже принимал участие в подготовке топора, — он старательно крутил рукоятку тяжёлой колхозной точилки, стоявшей у кузни, пока деда навостривал лезвие. Дед носил козлиную бородку и был похож своей неухоженностью на всесоюзного старосту товарища Калинина. Раз в месяц бабушка подстригала его седые патлы большими портновскими ножницами. Свои дни рождения старики не отмечали. Похоже, они годов не замечали.

«Так вот, уж и не помню, — подумалось Сеньке, — когда мы с мамой и дядей Жорой гуляли по знойной улице Карла Либкнехта в Запорожье, в начале его отпуска или перед отъездом.»

Вспоминалось только, как зашли в кондитерский отдел магазина «Люкс» около областного театра и он стал клянчить пирожные. Мама смеялась и пыталась отговорить дядю Жору купить ему шесть (!) эклеров. Но краснофлотец настоял, и Сеньке предстояло есть все. Он съел штуки три. Остальные ему, сжалившись и счастливо хохоча, помогли взрослые. При этом дружно пили превосходный бутылочный лимонад. Потом мама часто угощала Сеньку в том месте пирожными под лимонад, дюшес или сельтерскую…

Ещё гуляки сфотографировались на память, и эти прелестные фотографии — Сенька с мамой и ещё они втроём — излучают своё тепло до сих пор…

Действительно, зайдя внутрь «Люкса», Сенька и Ирина увидели, что невиданных с майских праздников товаров завезли к октябрьским уйму, но и покупателей набежало уже немало. Все они безалаберно толкались, бросались от прилавка к прилавку, из отдела в отдел, от одной кассы к другой… Всего какая–нибудь сотня возбуждённых гастрономическими запахами людей создавала впечатление пехотной дивизии, бестолково поднявшейся в атаку.

Рубежи, которые должны были взять вооруженные пачками денег и десятками авосек наступающие, слабо обороняли охмелевшие от противоречивых просьб и требований мордатые продавцы и невыспавшиеся после вечерних обжимонов молоденькие продавщицы..