Чиф спрятал бумагу и вопросительно посмотрел на Бена.

– Так в чем дело? – удивился тот. – Ну, бурные биографии у наших родителей, и что? Дядя Генри занимался чем-то сверхсекретным, отсюда и ложная могила...

– Помнишь слова Венцлава?

– Про колдунов и упырей? Уж не знаю насчет осинового кола, но нервы тебе надо подлечить. Кстати, Лу, где твой обещанный анализ крови? Лу, чего молчишь?

– А? – девушка встрепенулась. – Нормальный анализ. Лейкоциты в норме, РОЭ и сахар – тоже в норме.

– Ну и порядок, – наставительно произнес Бен. – Упырь нашелся! Да он тебя специально из равновесия выводил, чудик! Неужели не ясно?

– Ясно, ясно, Бен, – Чиф задумался, поглядел на Лу. – Вот что, сходи-ка полей фикус!

– Я?! – Бен от возмущения даже привстал. – Ну знаешь! По-моему, мы вроде как делом заняты...

– И хорошо полей! Как понял?

– Так бы и сказал, что мне надо вон выметаться, – буркнул Бен, наконец-то сообразивший, что злосчастное растение совершенно ни при чем. – Лу, если он тебе будет глупости говорить, зови!..

Чиф подождал, пока хлопнула входная дверь и повернулся к девушке:

– А теперь выкладывай! И не вздумай спрашивать: «о чем»?

– О чем? – невозмутимо отозвалась Лу, вставая. Выйдя в соседнюю комнату, она тут же вернулась и положила на стол небольшой листок бумаги.

– Читай! Все в норме!..

Их глаза встретились, и девушка, не выдержав, первой отвела взгляд.

– Ты врач, Лу! Ты не имеешь права...

– Имею, – негромко проговорила она. – Именно потому, что я врач. Подробности сообщу только на Тускуле...

– Это приказ, Любовь Леонтьевна!

Девушка дернула плечом, отвернулась.

– Как хочешь... Но лучше бы ты просто мне поверил, Джон... Хорошо!.. Кровь, если ты помнишь, состоит из плазмы, красных кровяных телец – эритроцитов, затем белых – лейкоцитов...

– Помню, – поторопил Чиф. – Можешь не читать лекции.

– ...а также кровяных пластинок, называемых иногда «тромбоцитами». Все это у тебя в наличии, причем в оптимальном количестве...

– Не тяни, Лу!

– А ты не перебивай... Тогда я решила исследовать кровь под микроскопом. В общем, получилось вот что...

Девушка вооружилась карандашом и начала что-то быстро рисовать на бумаге. Чиф внимательно следил, время от времени кивая и подсказывая, но затем умолк, глядя как карандаш летает по бумаге, оставляя легкие следы в виде странных ромбов, окружностей и цилиндриков.

– Постой... – наконец, не выдержал он. – Кажется, сообразил. И что из этого? Высокая сворачиваемость?..

– Не только... – девушка помолчала, нерешительно постукивая карандашом по рисунку. – Понимаешь...

В дверь поскреблись:

– Еще поливать?

– Сгинь! – резко бросила Лу. Из-за двери послышался горький вздох. – Понимаешь, Джон, по всем показателям ты абсолютно здоров, а этого... не должно быть. Твоя кровь не совсем...

– Человеческая? – понял Чиф. Девушка замялась.

– Да. Обычный человек с такой кровью жить бы не смог. Значит, есть серьезные изменения в нервной системе, во всех кроветворящих органах...

– И в костном мозге... Странно, ведь меня каждый год обследовали!..

– Это никак не проявляется, – вздохнула девушка. – Нужен очень мощный микроскоп, чтобы увидеть. Джон, а тебе не делали переливания крови?

– Нет, – Чиф медленно встал и отвернулся. – Равно как пересадок селезенки и спинного мозга. А я-то думал!... Вот, смотри...

Он положил на стол листок с анализом и прикрыл глаза. Прошла секунда, другая – листок медленно взмыл вверх.

– Это каждый из нас может, да?

– Практически каждый, – кивнула девушка. – Знаешь, я тоже подумала, что это мы все такие, поэтому проверила свою кровь, а заодно и Бена. У нас есть отклонения, но минимальные...

Белый листок по-прежнему висел в воздухе, чуть подрагивая от еле ощутимого сквозняка.

– Минимальные... – задумчиво повторил Чиф. – Смотри!

Листок дрогнул и начал медленно опускаться вниз, коснулся ладони, вновь дрогнул, но не остался лежать, а чуть наклонившись набок, пошел сквозь руку...

– О Господи! – девушка вскочила, отшатнулась.

– Это у меня лет с четырнадцати. Родители просили никому не говорить... В общем, сквозь стены проходить не могу, но кое-что...

Рука дрогнула, а затем резко упала на поверхность стола. Лу охнула: кисть прошла сквозь дерево – раз, другой...

– Хватит, я поняла... Джон, я, наверное, должна была тебе сказать раньше, но такое считается врачебной тайной... Еще до твоего рождения тетя Полли и дядя Генри попали в какой-то научный центр. Там был огромный красный кристалл, похожий на рубин, через который пропускали синее излучение... У тебя очень сильные генетические изменения...

Чиф молчал, по-прежнему глядя в сторону. Девушка тряхнула головой:

– Да приди в себя! Какая, в конце концов, разница? Забудь обо всем до возвращения, а там, если хочешь, зайди в лабораторию медицинского центра. Да и то – надо ли? Ведь ты нормален!..

– Пока нормален, – негромко возразил Чиф. – До четырнадцати лет у меня такого не было. Значит, изменения только начались... Ты как, Лу, любишь лягушек потрошить?

Бена пришлось звать долго. Он обиделся, заявив, что намерен отныне ночевать у входной двери рядом с фикусом – его единственным другом. Заманить его удалось только напоминаем, что ужин уже на столе.

После ужина Чиф закрылся в лаборатории, попросив не беспокоить. Несколько удивленный Бен, собиравшийся проводить пробный сеанс связи, пожал плечами и устроился в гостиной на диване, лениво перелистывая словарь советских неологизмов, специально подготовленный кафедрой современного русского языка университета в Сент-Алексе. Лу, закончив свои дела, присела рядом, погрузившись в чтение отобранного у брата журнала.

Бен, испытывая некоторое недоумение, старательно штудировал словарь. Язык предков, по его мнению, превратился в какую-то тарабарщину. Полагалось говорить вместо «жалованье» – «зарплата», «синема» превратилось в «кино», причем с ударением на втором слоге, отчего «синематограф» стал «собачьим театром». Особенно удивили загадочные «октябрины», заменившие «день Ангела». Слова же «Вторчермет», «Охмадет», «Наркомзем» и «Тяжмаш» Бен старался пропускать, не читая. Окончательно добил его СЛОН, превратившийся из симпатичного животного в страшный концлагерь на Соловках. Бен напрягал память, запоминая, но в глубине души понимал, что в самый неподходящий момент обязательно сорвется, назвав, к примеру, наркома «милостивым государем», а трактористку Пашу Ангелину – «мадемуазель»...