Казалось, молодой человек не услышал или не захотел услышать отца. Он оставался по-прежнему раздражённым, но услышанное ничуть не усугубило его плохого настроения, хоть и сказанные Мэггоном слова прозвучали сурово.

– Почему именно тридцать восемь лет назад? – спросил Лайгон, который всегда умел придираться к словам. – Что произошло в тот год, когда родились Лаивсена и Феронд?

Мэггон нахмурил свои седые густые брови: от столь прямых вопросов он уходил и прежде, но почему-то именно сейчас, глядя в полные негодования зелёные глаза своего сына, он понял, что вечно уходить от этого разговора он не сможет. Он решил, что пришло время раскрыть свои тайны, не подозревая, во что ему выльется это решение.

Последующие дни после этого разговора, в котором Мэггон решил рассказать и рассказал сыну всю правду, Лайгон не выходил из своей комнаты, которую защитил магией для того, чтобы не слышать, что говорили приходящие навестить его Лаивсена, Феронд и Элара. Мэггон, чуть больше остальных знающий людей, знал, что всё бесполезно, и Лайгон покажется лишь когда сам того захочет. В те дни старший сын владыки думал о многом. Теперь всё стало для него понятно: и физическое превосходство валинкарцев, и причины, по которым ему никогда не понять народ Валинкара и, соответственно, не занять трон своего отца. В те самые дни Лайгон твёрдо решил изжить из себя всё человеческое и забыть о своём происхождении, чтобы чувствовать себя истинным валинкарцем, даже куда более сильным и могущественным, чем сами чистокровные жители Валинкара, а со временем вознести себя и над ними, став уникальным в своём роде магом. Он был уверен, что у него получится. По крайней мере, в магии он достиг уже весьма достойных результатов, а ведь не прожил ещё и первой сотни лет. В конце концов, впереди было много времени для совершенствования своих способностей и становления величайшим из всех обимтателей всех миров.

Когда он, спустя несколько дней прибывания в одиночестве, наконец вышел из комнаты, на лице его играла недобрая улыбка. Он был доволен тем, что, усмирив все свои смешанные чувства, сумел довольно ясно наметить себе план на будущее.

Первым делом молодой человек отправился к Мэггону. Однако, ему не нравилось, как встречающиеся жители смотрели на него: Лайгону казалось, что они всё знают и, более того, знали с самого начала, в отличии от него самого. Он знал, что так лишь кажется, но всё равно это раздражало. Маг не стал утруждать себя приветствиями, заявившись к отцу, и как обычно перешёл сразу к делу:

– А жители Валинкара знают истинную причину, почему наследный принц – Феронд? – спросил он у отца.

– Никто не говорит, что трон перейдёт ему, – заметил Мэггон. – Вы оба ещё так юны, что рано думать об этом. Ты ещё можешь стать великим воином, а он – великим магом…

– Это вряд ли, – перебил его Лайгон. – А знают ли жители твоего мира, как я оказался в Валинкаре? – спросил он, подчёркивая, что мир этот ему чужд.

– Нет, об этом знают лишь трое: Элара и мы с тобой, – ответил владыка.

– Тогда как ты объяснил всё это своему народу? – с усмешкой спросил Лайгон, намекая на то, что отец наверняка солгал своим преданным валинкарцам.

Мэггон смерил сына строгим, но сочувствующим взглядом и ответил:

– Я мудро и справедливо правил здесь не одну тысячу лет, и мне нет необходимости объяснять моему народу свои прихоти. Им известно, что всё, что я делаю, в интересах Валинкара. И если раз за несколько тысяч лет я позволил себе поступить по велению сердца, уверен, они бы простили меня, если б узнали об этом. Ты же не станешь отрицать, что не такой, как они? Это чувствуется во всём, что ты делаешь. Это вовсе не плохо, но это так. Возможно, поэтому народ полагает, что на моё место придёт Феронд.

Маг немного помолчал, а затем поинтересовался:

– Если бы потребовалось решать немедля, ты бы выбрал его, верно?

Разговор Мэггону всё больше не нравился, но врать он не стал:

– На данном этапе – да, – ответил он твёрдо, так как ему казалось, что ранее он внятно объяснил свою позицию.

– То есть это твоё и только твоё решение? – уточнил Лайгон, знающий, что народ поддерживает решения Мэггона, а не он прислушивается к мнению валинкарцев. – Ты не хочешь видеть правителем меня, потому что во мне много человеческого?

– Ты не знаешь людей, Лайгон, – покачал головой владыка. – Это прекрасный народ, но совершенно другой. У них иные ценности, иные пороки, и тебе самому было бы тяжело управлять валинкарцами. Я наблюдаю за тобой всё время – ты так и не обрёл дом в этом мире.

Это было абсолютно верно, и Лайгон не стал этого отрицать: этот мир никогда не был ему домом, а недавно открывшаяся правда лишь помогла во всём разобраться.

Маг, которого иные миры занимали давно, решил хоть как-то воспользоваться ситуацией и предложить что-нибудь полезное для себя, что-то, приближающее его к своим целям.

– Тут ты абсолютно прав: я не знаю людей… – начал он. – Так отправь меня в человеческий мир, пусть и не в тот, в котором я был рождён, но всё же, позволь узнать, что есть в людях такого, что ради одной из них ты готов был поступиться законами своего мира и попытаться спасти?

– Мы не посещаем чужие миры, – снова напомнил Мэггон, и голос его прозвучал так, что сразу стало ясно: никакие доводы и уговоры не заставят его изменить решение.

– Что ж, это мы ещё посмотрим… – коварно улыбнулся Лайгон, после чего резко развернулся и пошел прочь.

Он всегда умел находить окольные пути к своим целям. Можно было бы развить свои магические силы настолько, чтобы самому покинуть этот мир и пробраться в другой, но на это требовалось много времени, а Лайгон не любил долго ждать, тем более сейчас, когда впереди было столько планов и единственным препятствием к их осуществлению было то, что он не мог развиваться, запертый в этом давно изученном, казалось бы, мире.

Маг действительно не стал ждать. Он нашёл простой и быстрый способ фарсировать события, к тому же способ этот был весьма приятен, поскольку являлся осуществлением давно задуманной мести одному ненавистному валинкарцу, до которого у Лайгона всё никак не доходили руки.

Спустя несколько дней Мэггону доложили о драке. Подобное было не редкостью в Валинкаре, где часто выясняли отношения с помощью силы, однако никогда прежде об этом не доносили владыке. Но на этот раз случай был из ряда вон выходящий: в драке был убит один валинкарец, причём убит намеренно и никем иным, как сыном Мэггона, Лайгоном. Убийств не случалось в этом мире на памяти владыки, и потому это происшествие вызвало мощный резонанс среди жителей Валинкара.

Владыка велел привести убийцу к себе в тронный зал, и через некоторое время закованный в цепи, но удивительно спокойный Лайгон предстал перед отцом. В действительности полубог не был спокоен – он пребывал в эйфории. Лёгкость, радость, восторг – вот что почувствовал молодой маг, впервые убив. Сколько десятков лет он терпел этого валанкарца, который теперь лежал с перерезанным горлом! Он сожалел лишь об одном – что не уничтожил его раньше. Но все свои чувства он умело скрыл, да так, что ни один мускул не дрогнул на его лице под яростным взором отца. К тому же эти тяжёлые, местами ржавые цепи весьма забавляли: пожалуй, в этот момент только сам маг знал, насколько он на самом деле ещё слаб и как не на многое хватает его пока ещё не развитых магических способностей. Лайгона вообще весьма заинтересовали эти цепи: стало интересно, применялись ли они прежде для удержания врагов и были ли страницы истории этого мира, неизвестные ему.

– Зачем ты это сделал?! – грозный рык разгневанного Мэггона прогремел на весь зал, отчего Лайгон притворно поморщился, показывая, что незачем так повышать голос.

– Я прочёл интересную книгу по истории Валинкара и, знаешь, нашёл там интересную информацию, – спокойно ответил он. – Оказывается, кровь валинкарцев считается священной и её не может проливать тот, кто тоже относится к этой же расе.