— Понятно. Где она проживала?
— Проживала? Помню, где-то в конце нашей улицы, а дом запамятовал, да, запамятовал. А с вами разве такого не бывает, сударь?
— Бывает… А где она может быть сейчас?
— Понятия не имею. Не желаете ли чаю?
Я отказался, но он настоял. Мы пили вкусный чай с листом смородины, мирно беседовали. Он вспоминал тяжелые дни фашистской оккупации, вздыхал тяжело и горестно, плакал по сыну-партизану, погибшему в застенках гестапо.
Ушел я от него с тяжелым чувством.
Мне предстояло наведаться еще по второму адресу, и я, не мешкая, направился туда. Кто меня там ждет?
Дверь открыла девушка.
— Извините, пожалуйста, здесь проживают Мартыновы?
— Здесь. Вам, наверное, бабушку? Проходите.
— И дедушку тоже, — сказал я, улыбаясь.
Девушка в ответ, нахмурив брови, сурово посмотрела на меня и молча удалилась. «Что-то ей не понравилось», — мелькнуло у меня в голове.
Я вошел в квартиру и увидел старушку. Она стояла в комнате около комода и с любопытством смотрела на меня из-под очков в стальной оправе. В руках у нее я заметил вязальные спицы и клубок шерсти.
— Что вам нужно? — строго спросила она меня.
— Здравствуйте.
Старуха молча сверлила меня хмурым недобрым взглядом. Затем ее лицо смягчилось.
— Садитесь, коль ворвались, — устало сказала она.
— Простите за настойчивость, но я по важному делу. Скажите, пожалуйста, вам ни о чем не говорит имя Розы Авербах?
В комнату следом за мной вошла девушка, но старуха этого не заметила. Я тоже не обратил на это внимания.
— Не знаю Вербахов, — повернувшись ко мне спиной, заявила старая женщина.
Вот тебе раз. Всего мог ожидать, только не такого оборота.
— Она проживала по соседству с вами, — торопливо пояснил я. — У нее был брат, ювелир, некто Гофман. Его семья была ограблена и убита в период фашистской оккупации. Об этом даже в газете сообщалось. Неужели вы не знали?
Я видел, как вздрогнули ее плечи. Она медленно повернулась ко мне, в сердцах бросила спицы и клубок шерсти на комод.
— Ничего не знаю, — решительно повторила старуха, словно топором перерубила сухую палку.
Я смотрю растерянно на ее вдруг обмякшую фигуру. В самом деле, что с ней?
— Бабушка, — вдруг заговорила девушка, — почему ты говоришь неправду? Ты же рассказывала нам об убийстве семьи какого-то ювелира.
— Иди, внученька, иди, не твоего это ума дело. — Старуха выпроводила ее из комнаты.
Мы снова остались одни. Хозяйка уселась на диван, долго молчала.
— Настырный какой… Был такой случай, — начала она, глубоко вздохнув, будто сбросила с плеч тяжелую ношу. — Ограбили Исаака. Убили всю его семью. Начисто. Сам-то выжил. Не знаю, куда он потом делся, а Роза-то, его сестра, уехала в Ульяновск к своей матери. Там ее и ищите. Больше я ничего не знаю. Ничего. И не беспокойте меня этими делами. Спокойно умереть не дадут. Кончен бал.
Видимо, старая женщина и впрямь ничего больше не знала. Или же по каким-то причинам не хотела говорить. Но и того, что она успела сообщить, было достаточно. Роза Авербах живет (если, конечно, жива) где-то в Ульяновске, там и будем ее искать.
Дорогой я подводил кое-какие итоги. Важным было то, что подтвердился сам факт убийства и ограбления семьи Гофмана. Это уже немало. Однако, с другой стороны, я ни на шаг не продвинулся в выяснении личности совершившего преступление, а это сейчас основное. По-прежнему в моем распоряжении оставались лишь приметы: высокий, большелобый, светловолосый и в тельняшке. Прямо скажем, не очень густо. На этом основании мы не только не можем предъявить обвинение человеку, но и вообще говорить о каком-то подозрении.
Вернувшись в Москву, я доложил шефу о результатах поездки. Выслушав меня, он заключил:
— Теперь главное — разыскать Розу. Если, конечно, она еще жива. Пошлите запрос в Ульяновск… — Шеф отошел к окну, о чем-то задумался, потом обернулся и добавил: — Вы помните, у нас по материалам розыска проходит некто «Матрос», агент гестапо. Мы давно его ищем, но он хорошо замаскировался. И теперь, кажется, мы напали на его след. И еще один совет, — продолжал шеф, — не торопитесь с выводами. Взять личное дело Кузинко, ведь там концы с концами не сходятся. Надо все это распутать.
Не дожидаясь, пока придет ответ из Ульяновска, я возвратился к материалам личного дела Кузинко. Больше всего меня интересовала его работа в порту до и после 20 мая 1943 года. С этой целью я и поехал в портовый город. Он встретил меня пасмурным, мокрым днем. Ласковый ветер нес с моря запах соли и йода. Отдохнуть бы с дороги, подышать морским воздухом, но надо спешить в архив.
— Все документы за 1943 год по торговому порту у нас сохранились, — сообщила мне заведующая архивом.
Просматриваю списки личного состава, ведомости, сообщения, запросы, ответы. В приказе начальника порта от 20 мая 1943 года о награждении ценным подарком обнаруживаю знакомую фамилию — Кузинков А. И. Я так обрадовался, что не сразу сообразил: мне-то нужен Кузинко, а не Кузинков! И все же, кто он, этот Кузинков? Читаю: Кузинков Алексей Иванович, 1915 года рождения, уроженец Калужской области, фронтовик. Имеет ранение. Так. Что же получается? Отчество, год и место рождения сходятся. И фронтовик, и ранен был тоже. Разница в фамилии и имени. В другом приказе уже от 21 июня 1945 года сообщается о смерти Кузинкова Алексея Ивановича. Вот и все.
А где же Кузинко Александр? Никаких данных о нем я не нашел.
Меня охватило чувство тревоги. В глубине души, однако, продолжала теплиться надежда, что все это нелепое недоразумение. Ведь в жизни всякое бывает…
Пробыв несколько дней в Москве, вновь отправился в дорогу. На сей раз туда, где родился Кузинков.
В деревню, где он родился и вырос, я приехал под видом фронтовика, разыскивающего своих однополчан. Выяснилось, здесь никто не носил фамилии Кузинко: половина жителей деревни были Кузинковыми!
Это для меня было неожиданностью. Прежде всего мне надо было выяснить, нет ли семьи Кузинковых, где были бы сыновья-близнецы Александр и Алексей. Оказалось, такая семья была. Я узнал, что родители их были людьми зажиточными, имели батраков, потом были раскулачены и высланы. Вот вам и Урал. А в автобиографии Кузинко писал, что он выходец из середняков. Сам Александр в отличие от своего брата Алексея вел праздный образ жизни, слыл первым гулякой на деревне. К труду был непривычен. Вскоре подался в город. Чем он там занимался, никто не знал. Потом вдруг объявился в деревне. Поражал односельчан изысканностью одежды, золотыми вещами и другими ценностями. Организовывал гулянки, хвастался, что ведет отчаянную борьбу с контрреволюцией. На вопросы деревенских ребят, откуда достает диковинные драгоценности, неизменно отвечал: «Зарабатываю!» Снова надолго куда-то исчез. Вновь объявился в деревне в начале 1943 года, в период гитлеровской оккупации. Однажды его видели в форме фашистского офицера. Но чем он занимался, никто в деревне толком объяснить не мог.
Вот тебе и доброволец-фронтовик?! Впрочем, пока это только догадка и предположение. Где он сейчас, этот «выходец из середняков и активный фронтовик», тоже никто не мог ответить. Моя командировка подходила к концу, пора было возвращаться в Москву.
В деревне я остановился у бабки Соломахи. Она занимала небольшую избу, доживая в ней свой, как она выразилась, «не в меру затянувшийся век». Приветливая, по-русски добрая и улыбчивая, она не знала, куда меня посадить и как мне угодить. Как-то, сидя за чаем, перед дорогой, она вдруг обратилась ко мне:
— Так ты, касатик, шукаешь своих товарищей по войне? Разве их всех-то соберешь, а?
— Соберем, бабуся, если остались живы. Обязательно соберем.
— А хто вас особливо интересует, может, я кого знаю?
Я назвал несколько фамилий. Среди них Александр Кузинков. Она задумалась, пошамкала беззубым ртом и, проглотив слюну, сказала:
— Матрос Санька… Кто же его не знал. Не забыла, чай. Бесшабашный был кулацкий-то сынок, не в манер Алешке, о нем, кажись, уже спрашивали… Еще чашечкой не побалуешься?
