Защитники «карской» гипотезы ссылаются на показания греческих историков, Геродота, Фукидита, Аристотеля, – что кары, в глубокой древности, были замечательнейшим из народов, у которого эллины многому научились; на некоторые названия местностей на Крите, объяснимые лишь из языка каров; особенно же на торжество религиозных символов: бычачьих рогов (boukrania) и двойного топора (labrys), которые были в историческую эпоху символами Зевса Карского, но во множестве встречаются и у эгейцев, например, в Кносском лабиринте, где в одной зале все колонны отмечены знаком «двойного топора» (самое название лабиринт производят от слова «labrys»). Однако эти доводы не заключают в себе ничего решающего; свидетельства греческих авторов – противоречивы, и ничего определенного о прошлом своей страны эллины не знали; географические названия указывают только на пребывание на Крите племени, близкого к карам по языку; тожество религиозных символов – только на общение между Критом и Карией. Заключать из этих соображений тожество критян и каров – нам представляется неосторожным[41].

Более убедительной представляется гипотеза, выводящая эгейцев с крайнего запада, выставленная и развитая, в последнее время, Р. фон Лихтенбергом. Эта гипотеза признает Пиренейский полуостров местопребыванием праариицев в эпоху оледенения Европы, между палеолитом и неолитом. Как известно, две главные группы арийцев, – по терминологии лингвистов: kentum и satem, – оставили памятники резко различные: для первой группы, так называемой «мегалитической» культуры, характерны большие каменные сооружения, – дольмены, менгиры, кромлехи; для второй – расписная керамика. На Пиренейском полуострове обнаружены следы как мегалитической культуры, так и расписной керамики; из этого должно заключить, что там и жили арийцы до своего разделения.

По миновании ледникового периода арийцы расселились по всей Европе и проникли в Азию и в Африку. Путь расселения именно эгейской ветви арийцев определяется по археологическим находкам расписной керамики, указывающим, что эгейцы шли с Запада на Восток, проникнув и в Малую Азию, в частности в Карию. С арийскими племенами распространялось с Запада на Восток также буквенное письмо, тогда как неарийские народы знали письмо только картинное, в лучшем случае – слоговое: эгейцы принесли с собой на Эгейские побережья именно буквенные «минойские» письмена. Остается добавить, что данная гипотеза считает пресловутый «двойной топор» – старинным арийским символом, образом небесного бога, оплодотворяющего мать-землю; в Малую Азию этот символ проник также с запада. В общем, эта гипотеза, – о приходе «эгейцев» с крайнего Запада, с берегов Атлантического океана, – не являясь, конечно, доказанной истиной, представляется нам наиболее вероятной[42].

Но если прошлое эгейцев, до их прибытия на новую родину, остается в области гипотез, то дальнейшую их судьбу можно проследить довольно пристально по объективным данным археологии, а частью и по литературным свидетельствам, именно, – за недоступностью для нас минойских письмен, – египетским и греческим. Крайне важным подспорьем в этом исследовании служат данные египтологии, так как между Египтом и Эгейей, в течение тысячелетий, существовали непрерывные и оживленные сношения и, как на египетских памятниках, так и в доступных для нас египетских текстах, сохранился ряд чрезвычайно ценных показаний об эгейцах. Миры эгейский и египетский развивались почти параллельно, как два пышных, гигантских цветка человечества, и изучение одного из них контролирует изучение другого. Но египетская история, как гораздо более, пока, исследованная, естественно должна давать при этом исходные точки.

Сношения между Эгейей и Египтом начались в глубочайшей древности. Уже в слоях раскопок, относящихся к 1-ой раннеминойской эпохе, Эванс нашел сосуды, полированные от руки, с геометрическим орнаментом, белым по черному или бурым по светлому, весьма сходные с египетскими изделиями времен 1-ой династии (т. е. 4-го тысячелетия до P. X.). К югу от Кносского лабиринта найдена ваза из сиенита, уже прямо вывезенная из Египта, фабрики эпохи первых династий; в самом дворце – чаша из диорита, такого же происхождения. Затем найдена целая серия ваз из камня, местной, критской работы, но представляющих несомненное подражание египетским образцам, а на древнейших критских печатях также видно влияние египетских «цилиндров». То же влияние отмечено на некоторых критских изделиях (печати из мягкого камня, печати из слоновой кости), относящихся к позднейшим эпохам раннеминойской культуры[43]. Из этого следует, что критяне 4-го и начала 3-го тысячелетий были знакомы с Египтом, вывозили из него разные вещи и подражали его мастерам. Но для того, чтобы предпринимать заморские поездки в долину Нила, должно было обладать хорошим флотом, а также – предприимчивостью и любознательностью; чтобы подражать египетскому искусству, должно было стоять на известной ступени культурного развития. Таким образом, на заре истории эгейцев, мы их видим народом отнюдь не варварским, напротив, – деятельными купцами, смышлеными ремесленниками, художниками с развитым вкусом.

От среднеминойского периода сохранились свидетельства противоположного характера: критские изделия, находимые в Египте. Особенно много такого рода памятников в эпоху 12-ой династии, т. е. в начале 2-го тысячелетия (2000–1788 г.). В Кахуне, в гробнице эпохи Сенусерта II, найдено большое число расписанных критских ваз; полагают даже, что Кахун был эгейской рабочей колонией. В Абидосе, в слоях той же эпохи, открыты вазы стиля камарес. С другой стороны, в Кноссе найден скарабей, представляющий имитацию экземпляра 12-ой династии, и разные предметы эпохи 13-ой династии[44]. Следовательно, сношения Эгейи с Египтом не только продолжались, но и развивались. То была эпоха, когда слава ваз камарес, так сказать, «гремела по всему свету». Богатые египтяне добивались украсить ими свои дома, как в наши дни богачи ставят у себя на этажерках копенгагенский фарфор. Эгейская рабочая колония в Кахуне показывает, что критских мастеров приглашали в Египет, в качестве особенно ловких работников, как в старину у нас выписывали итальянцев. В Кноссе и Фесте уже стояли первые лабиринты, свидетельствующие о мощи критских государей, об искусстве местных зодчих и их обширных познаниях в технике строительства. Крит, в эту эпоху, уже является полноправным членом семьи культурных государств своего времени.

История 12-ой династии в Египте закончилась катастрофой: вторжением гиксосов и порабощением страны иноземному владычеству. Однако сношения с Эгейей не были этим прерваны. В Кносском лабиринте найдена статуя, относящаяся к этой эпохе, и алебастровая крышка с именем царя гиксосов, Хиана. От той же эпохи найдены в Египте кинжалы местного изделия, но представляющие явное подражание эгейским: удержав свою привычную технику работы, египетские мастера точно воспроизвели художественные приемы эгейцев, в позах изображенных на кинжале животных и в характерном эгейском пейзаже. Такой кинжал был найден, например, в гробнице Аоготеп, матери Яхмоса (Амасиса) I, освободителя Египта от гиксосов. Но влияния были взаимны; на кинжале эгейской работы, той же эпохи, мы видим характерно египетский сюжет: диких кошек в заросли папирусов. Несколько позднее появляются на эгейских изделиях и другие чисто египетские мотивы: лилии, излюбленные египетскими мастерами, гиппопотамы, животные, обычные на Ниле, но не встречающиеся на Крите, фигуры сфинксов и т. п.[45].

По-видимому, около времени вторжения в Египет гиксосов, какая-то катастрофа произошла и на Крите; об этом свидетельствуют следы большого пожара в первом, раннем, Кносском дворце. Но в следующие века Кносский лабиринт был возобновлен и перестроен с новой роскошью. В Кноссе утверждаются могущественные миносы, и начинается быстрое возрастание морской державы Крита. Середина 2-го тысячелетия – время высшего расцвета «минойской» культуры.