Когда пишешь статью в наши дни, знаешь наверное, что ей суждено устареть к завтрашнему утру, если не сегодня вечером. События, и события огромного исторического значения, сменяются с быстротой, которую называют головокружительной. Ни в частной жизни, ни в судьбах нашей родины не обеспечен следующий день, и никто не возьмётся пророчествовать, что будет с нами через год, через месяц, через неделю. Мы не уверены даже, что будет читаться на будущих картах Европы, в пределах Восточной низменности, где текут Днепр и Волга: широкой лентой слова – «Российская республика»? шрифтом в разрядку – «Федерация народов России»? или много разных надписей, среди которых одна в ряду других – «Московская республика», если только не «Московское царство»? Как сложатся политические отношения государств и народов Европы в близком будущем, какое место займут среди них Россия и русские, всё это – вопросы, на которые каждый затруднится дать решительный ответ.

Есть, однако, некоторые стороны этого близкого будущего, уже теперь выступающие совершенно отчётливо. Не весело быть зловещим пророком и предрекать дурное, но и не должно закрывать глаза на то, что видишь ясно и явно. Если вообще мрачен сумрак, окружающий настоящее, то черты будущего, выступающие из него, может быть, ещё чернее и суровее. Можно, с полной уверенностью, сказать одно: как бы счастливо ни повернулся дальнейший ход событий, какие бы нежданные удачи ни ожидали нас на пути, пусть даже исполнятся все самые заветные надежды наших оптимистов, всё равно – нам предстоит ещё годы и годы переживать тяжёлую эпоху. Если даже страшные потрясения нашего времени выведут нас на светлый путь свободы и демократизма, благополучия и преуспеяний, всё равно – последствия пережитых потрясений будут чувствоваться долго и остро.

[В самом деле, разве не явно, что большая часть из того, на что опиралось прежнее значение России, поколеблена или уничтожена. Россия выйдет из современного кризиса во всяком случае территориально уменьшенной, в военном отношении ослабленной, значительно обедневшей, с расстроенным хозяйством… Россия старого режима хвалилась огромным протяжением империи, громадностью своей армии, неисчислимыми, казалось, ресурсами страны. Пусть всё это было – призрачно, обманчиво; пусть взамен утраченного мы приобретем подлинные ценности; несомненно, однако, что утрата земель, ослабление военной силы, расстройство государственного хозяйства, всё это].

Ещё недавно никто не оспаривал у России права считаться великой державой. В общем представлении она была чем-то огромным, несколько таинственным, скорее – страшным, чем привлекательным. Европу поражала необъятность этой империи, заполнявшей чуть ли не по половине в каждом из двух материков; военная мощь России казалась несломимой, благодаря бессчётному «запасу живой силы» (как тогда говорили); русское правительство пользовалось широким кредитом, так как капиталисты всех стран верили в неисчерпаемость «естественных богатств» нашей страны; для промышленных государств русский рынок рисовался, как некое Эльдорадо, сулящее бессчисленные барыши. Европа плохо знала Россию, не знает её и поныне, но всегда несколько боялась её, даже после Японской войны, всегда надеялась хорошо поживиться на наш счёт, ссужая нам деньги, всячески эксплуатируя нас, и потому сознавала, что следовало бы узнать ближе этот «северный Сфинкс». Последние десятилетия Россию в Европе изучали, к ней внимательно присматривались, – хотя пока и без особого успеха.

Такое отношение к России несомненно должно измениться. Пусть даже нам удастся с честью и сравнительно благополучно выйти из переживаемого кризиса; пусть он даже послужит нам только на пользу, и, сняв с нас маску призрачного и ложного империалистического величия, даст нам возможность выявить наше истинное значение… Всё равно, пройдет очень много времени, пока это будет понято и осознано другими народами. В ближайшее же время они будут видеть лишь одно: разрушение того гиганта, который два столетия страшил их. Территориально ограниченная (и кто знает, насколько!), с ослабленной, если не уничтоженной военной мощью, лишенная международного кредита, утратившая своё значение богатого рынка, в виду расстройства народного хозяйства, будущая Россия будет представляться Европе чем-то, почти не заслуживающим внимания. Её вычеркнут из списка «великих держав», а русских из числа «великих народов». Россия для «среднего человека» в Европе станет тем же, чем мы считали, напр., Персию, – ничтожными остатками когда-то великого прошлого.

Разумеется, такой взгляд будет ошибочен. Какие бы испытания ещё не предстояли России и русским, наша тысячелетняя культура не может быть сметена за одно пятилетие неудач. Но Европа, та Европа, которая, – повторяю, – всё ещё не знает нас, легко поверит, что это и могло произойти, и произошло; достаточно будет того, что изменится внешность, чтобы она поверила, что изменилась и сущность. И если нет причин слишком дорожить «суждениями Европы», тем более суждениями «среднего человека», то не следует и пренебрегать всемирно-общественным мнением. Не последнее дело, что видят в нас другие народы, не говоря уже о том, что их точка зрения имеет и практические последствия (для нашей торговли, для курса наших денег, для судьбы русских за границей, купцов, студентов, путешественников и т. д.). Можно и должно, пренебрегая «чужим толком», делать своё дело, но столь же должно и оберегать своё «доброе имя», свою народную честь. И в том будущем, которое открывается перед нами, мы должны будем показать и доказать, что ход истории мог уничтожить Россию как империю, но не властен, в несколько лет, сделать, чтобы русский народ перестал быть «великим народом».

Было время, когда русские умели заявлять свои права лишь силою штыка; так Пётр доказывал под Полтавой, что Россия – европейское государство; так Екатерина, участвуя в дележе Польши, хотела этим доказать, что её империя имеет равные, и даже большие права, как Пруссия и Австрия; подобные же доказательства приводили и Александр, вводя Людовика в Париж и председательствуя на конгрессах, и Николай, посылая своих солдат против боровшихся за свободу венгерцев, и Александр II и III, грозя армиями то немцам, то туркам, то китайцам… Это время, когда Россия была «грозой Европы», прошло, по-видимому, навсегда, и нет причин жалеть об нем. Наша кровавая слава частью была призрачной, частью – неправой и называлась «славой» лишь по традиции от тех давних времен, когда человек не знал ничего выше силы. В будущем мы, вероятно, будем лишены возможности таким путем добывать «славу» и такими доказательствами защищать свои права. Но, если бы после того мы, в самом деле, отказались и от славы, и от прав, мы доказали бы этим, что никогда их не были достойны. Наоборот, именно утратив свой обманчивый престиж «грозной империи», мы получим возможность добиваться подлинных прав в семье человечества и подлинной славы в истории.

Может быть, наша территория значительно сузится; вероятно, наша военная сила ослабнет; наверное, наша страна обеднеет надолго; несомненно, нам придётся долго исправлять разруху нашего народного хозяйства. Но у нас всегда останется то, чего никто не в силах у нас отнять: наши духовные богатства, наша наука, философия, литература, искусства, наше культурное самосознание, достигнутое нами мастерство во всех областях художеств и ремесел. Мы утратим способность грозить материальной силой или подавлять капиталом; но мы сохраним возможность духовного творчества в области государственного строительства, общественной жизни, знаний и художеств. Энергия культурного творчества не зависит ни от объёма государства, ни от его богатства. Раздробленная Италия XV–XVI вв. была учительницей человечества; разорванная на части Польша властвовала над умами гением Мицкевича, Словацкого, Красинского; недавно ещё маленькая Норвегия привлекала внимание всего мира голосами Ибсена, Гамсуна и их содеятелей. И что бы ни ожидало нас в будущем, – большие грозы или нежданное счастие, – мы должны пронести свет нашей национальной культуры сквозь эти бури.