– Сорок гривен есть?

– Нет.

– В рабство.

После суда Штауфен с деловым видом обошел в сопровождении Пантелеймона поля с капустой, сделал несколько замечаний по рассаде и как бы невзначай предложил увеличить сельхозугодья вдвое, пообещав свою помощь в расчистке земли и скупку всего урожая по «правильной» цене.

– У нас, в Самолве, вскоре поставят мельницу, кузню и еще много чего. Захар Захарович вот-вот закончит коптильню, лекаря из Смоленска вызвал, церковь построим, детей грамоте обучать станем. Кто со мной, тот все иметь будет. А кто на Псков надеется, али на доброго боярина, тот ни с чем останется. Каждый первый день месяца старосты ко мне приезжать должны, да о том, что сделано, рассказывать.

– Это ж получается, ― староста почесал затылок, ― мы как советчики будем?

– А что в этом плохого? Думаешь, я все упомнить могу? Вот соберемся вместе, да обсудим, как нам жить лучше, да что сделать для этого надо.

Оставив размышлять Пантелеймона над предложением, Штауфен спешно увел свой отряд в Самолву, предварительно закрепив фанерку в виде щита с выжженным гербом на воротах старосты деревни Чудские Заходы. Конница неслась во весь опор, оставив далеко позади телеги с новгородскими ушкуйниками. Рихтер случайно проболтался об идущем водным путем втором отряде, когда Трюггви стал выпытывать, где он прячет свои сбережения. Гюнтер подгонял коня и накручивал себя за принятое вчера решение, жалел о каждом мгновении, проведенном вдали от любимой жены. В его голове уже рисовалась картина: где наемники поджигают дома, а Нюра, с горсткой оставшихся в живых ополченцев, защищает недостроенный замок.

В Самолве в это время царило оживление. К старой пристани пришвартовалась шнека с рыбаками. Мужчины, освободив судно от груза и балласта, стелили так вовремя заготовленные бревна на песок, чтобы вытащить корабль и осмотреть днище. Воды в трюме было по колено. Законопаченная на скорую руку щель продержалась полпути, и рыбаки еле успели догрести до берега. О том, что можно было подвести под пробоину пластырь, тогда еще не знали. В результате немецкие и русские дети сообща выкладывали для просушки на солнце металлические изделия. Эту картину мирной жизни и застал Гюнтер, влетевший на еле живом коне в деревню. Штауфену сразу стало как-то спокойно на душе, когда на его глазах восьмилетняя дочка Игната вынула изо рта немецкого ребенка гвоздь, который тот пытался надкусить, отругала его и, хлопнув по попе, отправила играть на расстеленные на траве одеяла. Только тогда она заметила князя, обернулась к остальным и закричала во все горло:

– Князь! Князь приехал!

Встреча с женой прошла у Гюнтера немного не так, как ему хотелось. С минуту они не смотрели друг на друга. Он ощущал вину за собой и наконец, чуточку поколебавшись, оказался лицом к лицу с Нюрой. Был прекрасный день. Вчера вечером они чуть не поругались из-за его решения, и можно предположить, что сегодня все начнется сначала, особенно после такой промашки. В такие мгновения он не хотел оказаться у нее на пути, поэтому, когда он, наконец, посмотрел на нее, то пытался ничем не выдать своих чувств. Однако прочитав у нее на лице вместо гнева сострадание, даже покорность судьбе, он сразу же смягчился, подошел поближе и обнял за плечи:

– Прости. Я чуть не потерял тебя.

– Глупец, – обронила Нюра отнюдь не ласково, – ты поступил абсолютно правильно. Если бы ты не оставил меня здесь, мы бы потеряли целый корабль.

Гюнтер погладил жену по щеке, и она на миг прижалась к нему.

Поздно вечером собравшиеся за столом узнали все подробности событий на озере из первых рук. То есть от меня. Радостные новости омрачали только далеко идущие выводы. Уничтожение целого боеспособного подразделения не забудут ни при каких обстоятельств. Дело было даже не в том, что побили наемников, а не регулярные силы Ордена, Штауфен официально заявил о своем суверенитете, отказавшись явиться на суд епископа Дерпта. Это уже была политика, на которую сильные мира сего не обращать своего внимания просто не могли. Требовалась поддержка крупного игрока, который согласится помочь с минимальными для Самолвы потерями, либо иметь козыри, равносильные крепкой, боеспособной армии. Для маленького княжества первый вариант с интригами был наиболее подходящим. С одной стороны стоял Орден, поддерживаемый католическим Западом, ослабленный, но все еще очень сильный; а с другой ― Северная Русь, с великим князем Ярославом. Оставался еще третий игрок, отец Гюнтера, но при его участии княжество автоматически превращалось в одну из провинций, и потеря в данном случае ― являлась невосполнимой. Небольшая территория у Чудского озера была словно горошина под толстой пуховой периной европейских государств. Но именно такая горошина подчас не дает уснуть. Единственный положительный момент был в том, что через Самолву не шло никаких важных торговых путей, их только предстояло создать. Иначе часы молодого княжества были бы сочтены.

– У нас есть время до конца осени, – сказал я, когда мы стали обсуждать время следующего набега. – Ярославу Всеволодовичу будет выгодно держать тебя на границе с Орденом. Сейчас принимается решение вернуть Псков, и если не будет никаких серьезных ответных действий, то великий князь пошлет своего сына в поход на Дерпт. Торговаться с Александром бесполезно. Он почувствовал силу и вседозволенность. Он больше не волчонок, это уже волк, ощутивший на зубах вкус крови. А вот его брат Андрей…

– Что может этот Андрей? ― пренебрежительно отозвался о третьем сыне Ярослава Гюнтер, – Ему двадцать лет, половина жизни позади. В Новгороде удержаться не смог, дружина мала, его никто не знает, и дел за ним никаких нет.

– Не скажи. Он может собрать суздальское ополчение и при самых благоприятных условиях выставить две тысячи ратников на лошадях. А еще он прекрасно понимает, что после смерти отца титул великого князя может достаться не старшему из братьев, а наиболее удачливому. Тут уж каждая мелочь важна.

– История с собачкой, ― тихим голосом, как бы мысли вслух, проговорил Гюнтер.

– Что за собачка? ― не понял я.

– Это так, к слову. Не так давно я Пахому Ильичу рассказывал про одного хитрого кардинала и не менее хитрого императора. ― Штауфен усмехнулся. ― Пообещать одно и то же обоим ― это мысль!

– Путь тупиковый, – произнес я. – Но сейчас наиболее выгодный. Человеку, у которого уже есть власть, интересно только одно – иметь еще больше власти. Что ты им сможешь предложить?

– Славу! Именно славу, Алексий. Для начала, я напишу письмо епископу. В нем намекну, что действую с ведома Рима. И все это, ― Гюнтер обвел пальцем по кругу, ― только для одной цели, Северная Русь должна стать католической. И любые попытки препятствовать мне, ― наносят ущерб общему делу. Понтифика нет, проверить он не сможет, отец постарался с кардиналами, так что должно сработать.

– А кто отвезет письмо?

– Воинот. Помнишь, я рассказывал тебе про его друга, Геца.

– Монах, который умер на переправе? – попросил уточнить я.

– Да, только не на переправе, а возле нее. Но это к делу не относится. Мне с самого начала показалось слишком странным, что Гец, устроивший аудиенцию у императора всего за один день, пусть и для посланца от сына, так легко согласился сопровождать своего старого друга в дремучие леса Руси. Это уровень совсем не простого монаха. С Воинотом он поехал явно по приказу. Я подпишусь под письмом как наместник области, а барон покажет епископу специальный значок, так заботливо спрятанный монахом в своей фляге.

После этих слов Гюнтер сходил к сундуку, покопался там и вытащил предмет, похожий на пятисотваттную лампочку, оплетенный тонкой лозой. Встряхнув и внимательно прислушавшись, Штауфен нажал на днище и потянул на себя, нижняя часть фляги, где проходила оплетка в виде косички, отошла, и на стол вылетела толстенькая овальная монетка. На торцах кругляшка имелись два отверстия, из которых выглядывала проволочка.

– Посмотри, Алексий. Этот знак ― юстиция. Вот что монах вез в Самолву. Видишь, ― Гюнтер указал пальцем на аверс печати, ― это копия печати отца, а на обратной стороне символы правителя провинции.