Густых развернулся к Коростылёву, взглянул на него с некоторым тайным интересом:

— Как это — где? В больнице, разумеется. Они довольно сильно отравились угарным газом, есть ожоги…

— Они сейчас в ожоговом центре военного госпиталя, — встрял флегматичный начальник облздрава Ковригин.

— А вас пока ни о чём не спрашивали, — сказал ему Густых ровным голосом.

Ковригин опустил глаза.

Густых снова повернулся к Коростылёву.

— У меня к вам, между прочим, тоже есть вопрос. Вы, как этнограф и любитель собачьей мифологии, можете как-то объяснить все эти факты?

Коростылёв пожал плечами и почему-то сморщился.

— Науке известны многие факты, которые выходят за рамки реальных представлений, — туманно ответил он.

— А конкретнее?

— Ну, мифы об оборотнях, ликантропия — так по-научному называется гипотетическая способность некоторых… э… людей превращаться в волков и обратно…

— Вы хотите сказать, что эта белая волчица — оборотень?

— Не знаю, Владимир Александрович. Возможно, она вообще не существует.

— То есть? — поднял брови Густых.

— Возможно, что это лишь нечто виртуальное, а не физическое… То есть, я хочу сказать, нематериальное.

Члены комиссии разом заговорили, замахали руками, кто-то даже тихонько засмеялся.

Густых восстановил тишину одним взглядом. Спросил, обращаясь ко всем сразу:

— А у вас есть другие объяснения?

— Объяснений может быть сколько угодно, — проворчал Ильин. — Психоз, массовая галлюцинация… Фокус, в конце концов: выкрасили волкодава белой краской и натравили на Максима.

Повисло тяжелое молчание.

Густых прихлопнул ладонью по столу — в точности так, как это делал губернатор.

— В последние дни множество бродячих и бывших домашних собак покинули город, прячась по окрестностям. С них мы и начнем. Одновременно в тех районах области, где обнаружены волки, создаются команды лучших охотников, желательно из местных жителей, хорошо знакомых с местностью. Приказываю: операцию по отстрелу волков и бродячих собак начать завтра. Точнее, она уже началась. Но завтра вступит в решающую стадию. Есть вопросы?

— Некоторые частные предприятия на местах отказывают нам в технике и "горючке", — пробурчал начальник штаба управления по ЧС.

— Действует мобилизационный план, — сказал Густых. — И он касается предприятий всех форм собственности. Список этих "отказников" у вас есть?

— Так точно! — начальник штаба вскочил и положил бумагу на стол перед Густых.

Густых глянул в список, передвинул его Кавычко и сказал:

— Андрей Палыч, займитесь немедленно. Обзвоните всех, из-под земли достаньте. Если будут отказывать — оформляйте обращение в военную прокуратуру.

Он помолчал, обвёл присутствующих усталым взглядом:

— Теперь всё?

Члены комиссии молчали. Но Коростылёв вдруг сказал всё тем же дребезжащим голосом:

— А как же быть с фантомом белой волчицы, Владимир Александрович? Ведь, как я понимаю, эта волчица и сейчас ещё в городе.

— С фантомами, дорогой товарищ краевед, мы не работаем, — отрезал Густых. — Все патрули, военные, милиция, даже ветеринары оповещены о возможной опасности. Приметы этого "фантома" должны быть известны каждому патрульному. Насколько я знаю, отдан приказ стрелять в фантома на поражение.

Густых вопросительно взглянул на Гречина, тот молча кивнул.

— А есть ли предположение, где волчица, так сказать, дислоцируется? Надо же ей где-то скрываться, отлёживаться днём… — не отступал Коростылёв.

— Предположение есть. Но пугать я вас не хочу, — несколько загадочно ответил Густых.

Коростылёв встал, слегка поклонился и сказал:

— А меня, Владимир Александрович, запугать не так-то и просто.

Густых вопросительно поднял брови, а Кавычко наклонился к нему и стал что-то быстро шептать, поглядывая на Коростылёва. Под конец он покрутил пальцем у виска.

И перевёл взгляд на Коростылёва. А взглянув, вздрогнул: глаза этнографа-краеведа за разбитыми стёклами очков внезапно вспыхнули пронзительным янтарным светом.

* * *

Когда все вышли, Густых сказал Кавычко:

— Мне вообще не нравится этот Коростылёв. Говоришь, лежит в пустой комнате?

— Абсолютно пустой. Только какая-то белая… гм… шкура, типа ковра. Ну да. Холодина, иней на стенах прямо лохмотьями. Печь не топлена, видимо, уже давно. А сам — в костюме и босиком на этой шкуре лежит.

— На какой? — уточнил Густых.

— На белой. Лохматой такой…

Оба заметно вздрогнули и взглянули друг на друга.

После довольно долгой паузы Густых сказал:

— Ну, вот что. Надо, наконец, выяснить, кто такой этот Коростылев. И почему он живёт не в благоустроенной квартире, как все заслуженные преподаватели вузов, а в какой-то развалюхе, да ещё и в районе ЛПК…

Кавычко внезапно просиял.

— Владимир Александрович, досье на Коростылёва я начал готовить ещё по указанию Максима Феофилактовича.

— И где оно?

Кавычко пожал плечами.

— Может быть, в его сейфе, или здесь, в бумагах.

— "В бумагах", — передразнил Густых. — Что ж теперь, прикажешь выемку документов производить?

Кавычко кашлянул. Придвинулся к Густых и сказал:

— Я сам занимался некоторыми вопросами. Например, связался с жилконторой лесопромышленного комбината, на балансе которого был этот дом. Так вот, в 1981 году в этом доме проживала семья из трёх человек — молодые родители и дочь. Дом они получили от тестя, ветерана войны, который в свою очередь получил от горисполкома трёхкомнатную квартиру. Так вот. В один день вся семья заболела и оказалась в реанимации.

— Чем заболела?

— В официальной справке, которую мне выдали по приказу Ковригина в Третьей городской больнице — осложнённый дифтерит. Сначала умерла девочка, а потом и родители. Дом был продан некоему Свиридову, работавшему на хладокомбинате. В 1990-м году Свиридов внезапно скончался от острой сердечной недостаточности. Ему сорока лет ещё не было. Проживал один, хотя к нему приходила женщина.

— Что за женщина?

— Наверное, знакомая. Сожительница. Проводила с ним несколько суток и уходила, — это по свидетельству Анны Семеновны Лаптевой, соседки Коростылёва. Её опрашивал сам Чурилов.

— И где эта женщина? — не без труда соображая, спросил Густых.

— Сожительница?

— Нет, соседка. Как её — Лаптева?

— Скончалась несколько дней назад. Ей уже за восемьдесят было.

— Та-ак… — нахмурился Густых. — Ну, а где эта приходящая сожительница?..

Кавычко развёл руками.

— О ней ничего конкретного выяснить не удалось…

Густых смотрел на Кавычко расширившимися глазами.

— И ты все эти дни молчал? — сурово спросил он.

Кавычко виновато пожал плечами.

— Максим Феофилактыч сказал, что все эти сведения относится к высшему разряду секретности. Он даже фээсбэшников не подключал, велел мне самому копать. Только Чурилов знал — он в милицейских картотеках справки наводил, и отчасти помог Ковригин. Он приказал выдать мне справку и о третьей семье.

Густых откинулся на спинку кресла.

— Была и третья?

— Была.

— И тоже вымерла от холеры?

Кавычко сдвинул брови, вздохнул:

— Нет. От пищевого отравления.

Густых обвёл глазами стол, приставные тумбы с телефонами, кипами бумаг, канцелярскими мелочами.

Наконец спросил:

— Где это досье?

Кавычко молчал.

— Откуда вообще взялся этот Коростылёв?

— Неизвестно, — сказал Кавычко. — Этим занимался Владимиров, — ФСБ подключили в последний момент, когда стало ясно, что Коростылёв нигде не фигурирует, — только записан в домовой книге жилконторы. Бывший хозяин прописал его как своего дальнего родственника.

— Тот, который от отравления умер?

— Ну да… Извините, Владимир Александрович, но я ведь всего досье не читал… А в жилконторе бардак страшный. Лесопромышленный комбинат стоит, всю "социалку" сбрасывает. В том числе и эти дома. Домовые книги раздали владельцам домов. Так что я и книги не видел — только запись в карточке.