Безусловно, сравнение Сократа поистине гениально, собственно, с него начинается история осмысления взаимоотношений интеллектуальных индивидов и общества в целом. Однако, оценивая это именно таком образом и поражаясь сократовской смелости и проницательности, следует отдавать отчет в том, что в контексте судебного разбирательства, данное сравнение звучало как некое обвинение полисного гражданства в неспособности самостоятельного движения к совершенству, как критика существующего строя, как обвинение стагнирующей демократии.
Последние моменты в понимании речи Сократа современниками, безусловно, усиливались тем, что тут же Сократ обвиняет то полисное большинство, что повинно в принятии плохих решений. Так, Сократ упрекает афинян за то, что они желали огулом осудить десятерых стратегов, которые не подобрали пострадавших в морском сражении при Аргинусских островах — судить незаконно, как и было затем впоследствии признано самими афинянами.
Тут, на контрасте с ошибающимся и морально слабым большинством, Сократ делает акцент на своей принципиальности и бесстрашии. Он говорит: «Тогда я, единственный из пританов, восстал против нарушения закона, и в то время, когда ораторы были готовы обвинить меня и посадить в тюрьму, и вы сами этого требовали и кричали, — в то время я думал, что мне скорее следует, несмотря на опасность, стоять на стороне закона и справедливости, нежели из страха перед тюрьмой и смертью быть заодно с вами, желающими несправедливости (выделено автором).
Это еще было тогда, когда город управлялся народом, а когда наступила олигархия, то и Тридцать, в свою очередь, призвали меня и еще четверых граждан в Круглую палату и велели нам привезти из Саламина саламинца Леонта, чтобы казнить его… Только и на этот раз раз я опять доказал не словом, а делом, что для меня смерть, если не грубо так выразиться, — самое пустое дело, а вот воздерживаться от всего беззаконного и безбожного — это для меня самое важное. Таким образом, как ни могущественно было это правительство, а меня оно не испугало настолько, чтобы заставить делать что- нибудь несправедливое, но когда вышли мы из Круглой палаты, четверо из нас отправились на Саламин и привезли Леонта, а я отправился домой. И по всей вероятности, мне пришлось бы за это умереть, если бы правительство не распалось бы в самом скором времени» [32].
Специально подчеркивая свою отличность от большинства граждан, ставящих свою жизнь выше моральных принципов, Сократ отказывается упрашивать и умолять судей о снисхождении, приводить детей и множество родных и друзей, надеясь таким образом их разжалобить. И он сам тут же поясняет причину этого, причем оговаривается, что она может не понравиться кому–нибудь из судей, и этот человек, рассердившись, подаст в сердцах свой голос против Сократа. А причина такова: Это будет нехорошо ввиду пожилого возраста самого Сократа, это не красит родной город, но самое главное, Сократу необходимо оправдывать свое прозвище мудреца.
Сократ говорит: «Как–никак, а ведь принято все–таки думать, что Сократ отличается кое–чем от большинства людей; а если так будут вести себя те из вас, которые, по–видимому, отличаются или мужеством или мудростью, то это будет позорно. Ведь, по мнению Сократа, который говорит о том, что ему много раз приходилось наблюдать, как вполне почтенные люди во время суда над собой проделывали такие удивительные вещи, как будто они думали, что если суд их не осудит, они станут бессмертными, и лично он считает, что такое поведение позорит и самих людей, кто так себя ведет, и весь город» [33].
При этом, в процессе своего первого выступления, Сократ позволяет себе два высказывания, оцениваемые нами как явно ухудшающие его восприятие судьями. Так, говоря о том, что он не боится смерти, Сократ считает, что он отличается от большинства людей только одним: недостаточно зная об Аиде, Сократ имеет мужество признавать, что он об этом не знает [34]. И в этом он весьма близок к своему хорошему знакомому, софисту Протагору из Абдер, который был изгнан из Афин в 411 году за написание трактата «О богах», началом которого были следующие слова: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка» [35]. А кроме того, известно и то, что у него есть специальный трактат «О том, что в Аиде». Так вот, данное высказывание Сократа вполне могло вызвать у граждан ассоцииации между взглядами Сократа и Протагора, что вряд ли было воспринято ими положительно.
Кроме того, объясняя свою странную публично–политическую пассивность, Сократ произносит следующее: «Может в таком случае показаться странным, что я подаю свои советы частным образом, обходя всех и во все вмешиваясь, а выступать всенародно в вашем собрании и давать советы городу не решаюсь. Причина этому та самая, о которой вы часто и повсюду от меня слышали, а именно что мне бывает какое–то чудесное божественное знамение. Началось это у меня с детства: вдруг какой–то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять меня к чему–то никогда не склоняет. Вот этот–то голос и не допускает меня заниматься государственными делами. И кажется, прекрасно делает, что не допускает.
Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попробовал заниматься государственными делами, то уже давно бы погиб и не принес бы пользы ни себе, ни вам. И вы на меня не сердитесь, если я скажу вам правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому–нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве (выделено автором). Нет, тот, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен» [36].
И тут же, спустя несколько фраз, продолжает: «…Кажется ли вам после этого, что я мог бы прожить столько лет, если бы занимался общественными делами, занимался бы притом достойно порядочного человека, спешил бы на помощь к правым и считал бы это самым важным, как оно и следует? Никоим образом, о мужи афиняне! И никому другому это не возможно. А я всю жизнь оставался таким, как в общественных делах, насколько я в них участвовал, так и в частных, никогда и ни с кем не соглашаясь, вопреки справедливости, ни с теми, кого клеветники мои называют моими учениками, ни еще с кем–нибудь» [37].
По нашему мнению, данное заявление о том, что афинское демократическое большинство, а по сути дела правящий демос, несет в себе множество несправедливостей и беззаконий, в условии ведения суда как раз представителями этого самого демоса, просто обязано было стать для Сократа настоящей катасторофой.
Нет сомнений в том, что ставя в качестве некой «ударной точки» своего выступления принципиальное обличение демократического строя и того характерного для него большинства, участие в котором несовместимо с жизнью порядочного человека, Сократ явно рассчитывал вовсе не на оправдание, а на такое признание своей виновности, что, по мысли философа, еще раз со всей наглядностью бы и продемонстрировало ту самую беззаконность и несправедливость демократии, о которой он как раз и говорил. И можно представить себе то внутреннее удивление, что его ожидало после голосования судей по вопросу его виновности или невиновности…
Итак, после прений сторон, первый этап судебного процесса был исчерпан. Присяжные приступили к голосованию по вопросу о виновности обвиняемого. Причем, непосредственно перед голосованием, Платон, по сообщению Диогена Лаэрция, взобрался на помост и, по афинской традиции, попытался выступить в поддержку Сократа. Однако стоило ему начать говорить: «Граждане афиняне, я — самый молодой из всех, кто сюда всходил.», как судьи закричали: «Долой! Долой!» и он был вынужден прекратить свое выступление [38].
Оценивая же попытку выступления Платона, следует считать ее скорее сыгравшей в минус для Сократа, нежели в плюс. Все дело в том, что Платон являлся прямым родственником свергнутым афинским тиранам, Критий и Хармид были его дядями. Поэтому защита обвиняемого племянником тех, кто, наверняка были повинны в казнях родственников части судей, как раз и вызвала то самое фигурирующее в источниках раздражение в адрес Платона, которое не могло не сказаться на отношении и к Сократу.
