Как бы извиняясь, Лодой добавил:

— Но так ли в действительности было — не берусь утверждать. Времени много прошло. Да и когда создавалось объединение, я учился в Улан-Баторе на курсах при ЦК МНРП. А край, где раскинулись земли «Галута», — озерный, там водится много диких гусей. Могло и это определить название объединения.

— Тогда рассказ о том, что объединение названо в честь павшего русского воина — просто легенда?

— Пускай даже легенда, — сказал Лодой. — Только ведь и легенды рождаются народной любовью. И, конечно, дружбой.

— Пожалуй, вы правы, — согласился я.

Максим мне тоже об этом писал однажды. Он вспомнил легенду о баторе Ленине и его подарке монгольскому народу. В основе легенды лежит исторический факт. За большие а а слуги в революции Михаил Васильевич. Фрунзе от имени Советского правительства преподнес национальному герою и вождю народа Сухэ-Батору клинок, отделанный золотом. На этой основе и родилась легенда.

— Дружба людей, дружба разных народов, — продолжал Лодой, — рождается не на собраниях, даже если на них произносятся горячие и страстные речи, не на банкетах с их церемонно-величавыми тостами и, конечно, не на вечеринках с песнями и плясками. Дружба рождается в борьбе за общие цели и в совместной работе. В огне она проходит закалку, огнем проверяется ее прочность. Чтобы узнать друг друга и подружиться, надо, как вы, — русские, говорите, пуд соли вместе скушать, огонь, воду и медные трубы пройти, Мы вместе с вами, кажется, не один пуд соли съели и в огне побывали. Так?

— Так! — подтвердил я.

— В бою мы были и будем всегда в одном экипаже, на стройке — в одной ударной бригаде. И это дает чудесные плоды, особенно нам, монголам…

Я слушал Лодоя и думал, что дружба проявляется прежде всего в поступках людей. В легенде о смелом русском баторе. В решительности того Ивана, который вытаскивал Лодоя из-под вражеского пулеметного огня с нейтральной полосы. В стремлении Алтан-Цэцэг пробиться через пургу и доставить в наш городок полузамерзшего Максима. В подвиге русского врача Ледневой, идущей почти на верную смерть ради спасения монгольского мальчишки. В гордости Дамдинсурэна, отдающего в фонд Красной Армии лучших скакунов. В университете, построенном Советским Союзом в самый тяжелый год войны…

…Мы давно уже управились с бузами, и чаю выпили не по одной пиале. Алтан-Цэцэг, подперев ладонью щеку, влюбленно смотрела на отца. Встрепенулась лишь тогда, когда Лодой, размышляя, смолк, Алтан-Цэцэг туг же поднялась и обхватила шею отца руками.

— Ты у меня хороший, папа.

— Ну-ну, — смутился Лодой. Нежность дочери для него была непривычной. Да и сам он не баловал ее лаской. Когда первый раз отправлял дочь на Халхин-Год, то об одном попросил — не писать слезливых писем.

— Однако, — спохватилась Алтан-Цэцэг, — я принесу вам чаю.

От чаю мы отказались и перешли в комнату Лодоя. Взяв с письменного стола ленинский томик, Лодой сказал:

— Мы, монгольские коммунисты, никогда не забывали советов Владимира Ильича. Не будь Ленинского учения о возможности перехода слабо развитых, отсталых стран к социализму, минуя капитализм, при условии братской помощи пролетариата передовых стран, мы, как слепые щенки, блуждали бы в потемках. И кто знает, может быть, давным-давно Монголию слопали бы господа империалисты. После народной революции и внутри страны оставалось еще немало сил, готовых торговать родиной и оптом и в розницу. Но благодаря помощи и дружбе советского народа, мы сохранили, сберегли государственную самостоятельность и отбили все наскоки и внешних, и внутренних врагов.

Глаза Лодоя блестели. Он вдруг как бы помолодел.

И голос его зазвучал по-молодому сильно, убежденно, Теперь строим социалистическое общество, творим живую легенду. Это в когда-то отсталой, нищей, угнетаемой феодальной Монголии! Когда вдумаешься в это, когда всмотришься в чудесные перемены, что произошли на нашей древней земле, то чувствуешь, как в тебя вливаются необыкновенные силы и желание работать. Работать без устали, не переводя дыхания.

Это из Нацагдоржа, основоположника нашей современной литературы. Хорошо сказано.

Лодой вдруг замолчал, сгорбился и вздохнул:

— Однако возраст дает себя знать. Русские говорят: «Укатали сивку крутые горки». И тут ничего не попишешь. Но мы, старики, рады: вырастили себе крепкую, надежную смену. Молодежь у нас удивительная, интеллигентная. Впрочем, вы это увидите сами, когда поездите по стране.

Лодой устало прикрыл глаза, виновато улыбнулся.

— Совсем заговорил я вас. Давайте отдыхать.

Алтан-Цэцэг вышла из кухни, долгим взглядом поглядела на меня и почему-то взволнованно сказала:

— Спасибо.

— За что? — удивился я.

Не ответила. Тихо засмеялась, словно получила недорогой, но приятный подарок. Веселая, смешливая, она в эту минуту была похожа на школьницу, отпущенную на каникулы. Неожиданно предложила:

— Пойдемте на Керулен встречать солнце.

Я посмотрел в окно: начинал брезжить рассвет.

— Не будем терять времени, — сказал я.

— Не будем, — ответила Алтан-Цэцэг и вышла переодеться.

Не более, как через полчаса, пройдя по сонным улицам города, мы стояли на керуленском мосту и любовались восходом солнца и просыпающейся заречной степью. Из степи, оставляя темно-зеленую полосу на росной траве, пришел на водопой табун скакунов. Глядя на коней, упитанных и игривых, Алтан-Цэцэг вдруг спросила:

— Как вы хотите назвать свое сказание о дружбе?

— Пока еще не знаю.

— Назовите… «Кони пьют из Керулена».

— Почему? — спросил я и тоже посмотрел на коней.

— Есть хорошая песня… В вольном переводе она выглядит примерно так: когда нашему народу грозит беда, то мы на помощь зовем своих братьев. С севера приходят светловолосые парни, из Керулена поят боевые коней и вместе с нашими баторами скачут и громят врага. Никто не может устоять против такой силы… И еще: во все времена конь символизировал Монголию, как Россию — белая береза. Даже в нашем государственном гербе есть скакун, летящий с аратом-всадником навстречу солнцу, навстречу новой светлой жизни.

Мне захотелось обнять Алтан-Цэцэг, закружить ее. Но этого я не сделал — лишь крепко пожал ее руку.

Алтан-Цэцэг и Максимку разбудили громкие пронзительные клики: «Курлы, курлы, курлы…» Максимка быстро вскочил с постели и, не одеваясь, в одних трусишках, выбежал из юрты.

Алтан-Цэцэг потянулась, молодо хрустнули суставы. Подумала: «На преддипломной практике в госхозе «Заря Востока» вставала затемно и ложилась затемно. А тут разнежилась…» Улыбнулась. Просто так, самой себе. Над ухом басовито запел шмель в нарядной бархатной одежке. Отмахнулась. Упруго села, опустила ноги с кровати, сунула их в шлепанцы. Накинула халатик, стала расчесываться…

За каждым движением Алтан-Цэцэг наблюдала бабушка. Она сидела у очага и пила душистый чай. Аромат его наполнил всю юрту. Бабушка стала совсем старенькая. На ее маленьких плечах обвис порыжевший и выцветший тэрлик. Маленькие, стянутые узлами вен, руки дрожали, когда бабушка подносила к губам пиалу.

В приоткрытую дверь просунулась голова Максимки, глазенки его возбужденно блестели.

— Мама, иди сюда скорей.

— Что там такое?

Поманил рукой и исчез.

Алтан-Цэцэг распахнула дверь. В глаза ей ударило яркое солнце, поднявшееся над сопкой Бат-Ула. Зажмурилась, переступила порог. Увидела: в полусотне шагов от юрты двумя рядами стояли журавли. Это они своими громкими голосами разбудили Алтан-Цэцэг и Максимку. Максимка восторженно глядел на стройных красивых птиц. Залюбовалась ими и Алтан-Цэцэг.