— Кто вы такие? Откуда скачете? Куда и зачем?

— Ревсомольцы мы, — дружно отвечали ребята, — а скачем из Баин-Тумэнского хошуна в столицу Республики Ургу на третий съезд Революционного Союза молодежи Монголии.

— Доброго пути вам, молодые революционеры!

Сотню юных бойцов-ревсомольцев, избранных на хошунной конференции делегатами съезда, вел секретарь комитета ревсомола Лодой. Немного, всего лишь трое суток, понадобилось юным всадникам, чтобы покрыть расстояние в восемьсот километров.

Старые люди говорят, что женихов в Монголии оценивали прежде всего по тому, как они в седле умеют держаться, как под ними кони идут. Шутка это или не шутка, только Дарь, юная батрачка с берегов синего Буир-Нура, похоже, что жениха себе приглядела именно по этому признаку. Все восемьсот километров она скакала рядом с Лодоем.

И еще старые люди говорят: украшением коня является седло, а украшением жизни — женщина. Для украшения своей жизни Лодой избрал Дарь. В Урге, в дни съезда, они поженились.

Свой медовый месяц молодожены провели в дороге. Сразу после съезда группу ревсомольцев, в их числе были Лодой и Дарь, направили на учебу в Советскую Россию, в Институт народов Востока, на долгих четыре года.

После учебы Лодой стал партийным работником, Дарь — учительницей.

Конец двадцатых, начало тридцатых… Трудные это были годы для страны. Новая жизнь рождалась в муках, в жестокой классовой борьбе. Скотоводы-кочевники радовались, когда началась конфискация имущества богатеев. Они горячо поддерживали предложения об открытии в селах-сомонах школ. Батраки были благодарны, когда революционная власть безвозмездно стала наделять их скотом, отнятым у нойонов и лам.

Среди степняков у Лодоя появилось много друзей. В старых, почерневших от непогод, латаных и перелатаных батрацких юртах его встречали как дорогого гостя. И пусть на столе в этих юртах не часто появлялись кумыс и архи, сушеный творог и жирная баранина, зато вдоволь было сердечности и радушия.

— Что нового? — приезжая, спрашивал Лодой.

— Новостей ждем от тебя. Ты, наверное, привез их полную седельную сумку.

— Ну, сумку не сумку, а кое-что привез.

Проходил на западную, мужскую, половину юрты, садился на низенькую скамеечку или на кошму, подобрав под себя ноги калачиком.

— Все ли здоровы?

— Спасибо, здоровы все.

— Учатся ли дети?

— Учатся.

— Жирен ли скот?

— Жирен…

— Хороши ли пастбища?

Не торопясь пили чай, а вечером под вздохи и сопение овей, живым кольцом обложивших юрту, начинали вести деловой разговор. Лодой рассказал степнякам о городе Ленина, о колхозах и совхозах, которые создавались в Советском Союзе, о новых решениях партии и революционного правительства.

Лодоя слушали. Кому не хочется узнать, что делается в мире? Кому не хочется заглянуть в свой завтрашний день? А то, что разговор шел о завтрашнем дне — никто не мог сомневаться.

Лодою, в недалеком прошлом батраку и сыну батрака, степняки верили. Если человек борется за новую коллективную жизнь, значит она лучше. Кто же будет бороться за худшее? Все это, конечно, так. И все же со старым укладом, привычным, многовековым, расставаться как-то боязно. Кто ее знает, как она, эта новая жизнь, пойдет, в какие узлы начнет завязывать судьбы людские?

Революция совершалась во имя того, чтобы покончить с бедностью. Но бедность пока оставалась. И Лодой знал причины ее. Иной арат в постоянной работе и хлопотах накопит деньжат, приобретет две-три дюжины овец, а подойдет непогодливая зима — сразу лишится всех, потому что укрыть овец на время бурана негде. Другого одолевают вечные несчастья и болезни. У третьего — ртов полная юрта. Со всего круга только к слышишь: «Дай молока. Дай мяса. Дай лепешку». А где взять? Четвертый услышит про водку — слюнки текут, а про работу услышит — будто на шило сядет. Пристрастится такой к горькой — и на все махнет рукой.

Несчастна доля бедняцкая: за ее плечами постоянно ходит нужда, выбиться из которой в одиночку не под силу. Уж что-что, а эго Лодой хорошо знал. В годы своего батрачества он хорошо узнал, в какой юрте тепло, а в какой холодно, кто прав, кто не прав, где справедливость, а где обман. Если ты батрак — нет тебе защиты.

Сейчас времена не те, ну, а бедность-то пока остается. И покончить с нею можно лишь объединившись, создав коллективные хозяйства. Лодой часто вспоминал слова Гостя, вполне применимые и здесь: «Если кричать— то в одни голос, если трясти — то всем сообща».

Да, это была самая правильная правда, найденная Лениным.

Но, создавая колхозы, а курс был взят именно на колхозы, кое-кто, как казалось Лодою, слишком торопился. Не учитывалась ни материальная подготовленность, ни психологическая. Готовя аратов к объединению, надо было повести решительную борьбу с темнотой, невежеством, суевериями, надо было вырвать люден из-под влияния лам, которые выступали воинственными проповедниками седой старины. Траву косить — нельзя. Землю пахать — нельзя. Коней ковать — нельзя. На тракторах работать — нельзя. Учиться — нельзя. Казалось, на всей жизни лежит запрет Всевышнего — нельзя. Попробуй, переступи… А не переступив запретов — нечего и думать о развитии хозяйства.

Так вот и выходило: араты побаивались новой жизни, а Лодой побаивался, как бы слишком не увлечься и не наделать ошибок, строя эту жизнь. Побаивался Лодой и недругов. Люди эти жили в просторных, добротных юртах, владели табунами коней и верблюдов и тысячными отарами овец. Многие из них пока что рядились в мирные одежды и не пытались вступать в споры. Более того, встречая, улыбались, а когда речь заходила о колхозах, нередко поддакивали как бы соглашаясь. Но Лодой знал — это враги, скрытые и жестокие, и они ждут своего часа…

Среди друзей и недругов встречались люди, которые восхищали Лодоя своей мудростью. При всей темени, необразованности, они обладали удивительной глубиной суждений и широтой мысли.

Лодой любил степных мудрецов. Беседуя с ними, он выслушивал суждения о жизни и обогащался сам. Известно же: от лунного света и снег белеет, от мудрого слова и разум светлеет.

Не всегда соглашались мудрые люди с Лодоем, но он знал: они будут размышлять. Знал также, что слова, сказанные им в споре, покатятся по степи. Степь еще не знала ни телеграфа, ни телефона, ни радио. Но случись где-то что-то, через очень короткое время все знали о случившемся. Молва переходила от путника к путнику, от юрты к юрте. Лодою было приятно, когда до него доходило, что «мудрец такой-то в споре о новой жизни согласился с Лодоем. Значит, Лодой вдвойне прав».

От юрты к юрте, от хотона к хотону скакал Лодой, встречая рассветы к седле. Так вот в седле и жил он в те годы и был счастлив. Верил: ему самой судьбой предназначено отвечать на многочисленные вопросы, советовать людям, учить их, спорить, развязывать узелки, которые завязала жизнь.

А в степи мало-помалу начали рождаться колхозы.

Провожая мужа в дальние и ближние дороги, Дарь нередко упрекала его в том, что они почти не видятся. Но спасибо Дари: в ее упреках не было той раздраженности, которую так не любят мужья, а было дружеское участие.

— Лодой, ты извелся весь. Я боюсь, ты скоро совсем забудешь нас с дочерью. Алтан дичиться тебя стала. Ну, погляди, какой отчаянной сорви-головой она растет.

Лодой словно бы просыпался, обнаруживая вдруг, что дочка его научилась и на коне скакать, как заправский наездник, и плести тонкие и крепкие арканы из конского волоса, и читать.

— Да когда же все-это?

В тихие ночные часы, жарко лаская Лодоя, истосковавшаяся Дарь жаловалась:

— Со своими бесконечными поездками в степь ты, наверное, скоро забудешь, что твоя Дарь еще и женщина?

— Не забуду.

— Ты знаешь, что означает слово «Дарь»? Божество, богиня. Да понимаешь ли ты, Лодой, какое богатство тебе досталось — жить с самой богиней. А как ты относишься к ней?

— Как к простой смертной…

— Эх, ты…