Но Гёте здесь, скорее всего, не причём. Маяковский, любивший играть словами, сам придумал себе это прозвище. Из своих инициалов: буква М и две буквы В, то есть МВВ. Произносилось это как «Ме две Ве» или (сокращённо) «Медве». Маяковский даже написал (во второй главе), как встретили его в каком-то зале, куда он случайно попал:
«Медведь, / медведь, / медведь, / медве-е-е-е-е…»
Впрочем, это не столь уж важно. Выражаясь словами самого Маяковского:
«Это никого кроме меня не касается…
Говорю – я медведь…
Косматый. Шерстью свисает рубаха».
В облике этого медведя поэт и отправляется в вояж:
«Белым медведем / взлез на льдину,
плыву на своей подушке-льдине».
Доплыв до Петрограда, он увидел у Невы самого себя, а точнее, героя поэмы «Человек», который тут же обратился к нему:
«– Владимир! / Остановись! / Не покинь!..
Семь лет я стою. / Я смотрю в эти воды,
к перилам прикручен канатами строк.
Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.
Когда ж, / когда ж избавления срок?..
Пока / по этой / по Невской / по глыби
спаситель-любовь / не придёт ко мне,
скитайся ж и ты, / и тебя не полюбят.
Греби! / Тони меж домовых камней!»
Но «подушка-льдина» уносит героя поэмы в даль дальнюю от Невы. На этом первая глава завершается.
Во второй главе (она называется «Ночь под Рождество») рассказывается о том, куда понесло медведя-Маяковского дальше. Сначала он объявляется на Пресне, где живут его мать и сёстры, предлагая пойти вместе с ним на Неву, чтобы спасти стоящего на мосту человека:
«Он ждёт. / Мы вылезем прямо на мост».
Но мать и сёстры не рвутся возвращать сыну и брату его любимую, которая (в который уже раз) изменила ему. И Маяковский с горечью восклицает:
«Так что ж?! / Любовь заменяете чаем?
Любовь заменяете штопкой носков?»
И поэт отправляется в кругосветное «Путешествие с мамой». Но всюду, куда бы они ни приехали («Париж, Америка, Бруклинский мост, Сахара»), люди пьют чай, демонстрируя этим, что жизнь состоит не только из любви и революций.
Тогда Маяковский идёт к своему знакомому, который женат на Фёкле Давидовне. В черновиках она названа Розой Давидовной. В рукописи поэмы у героинь настоящие имена: у Лили Юрьевны – Лиля, у матери Маяковского – Александра Алексеевна. Стало быть, и Роза Давидовна вполне могла быть реально существовавшим человеком. Но кто она? И кто он – тот знакомый, к которому заглянул поэт?
Логика описанной Маяковским ситуации подсказывает: побыв в своей семье и поездив по планете, главный герой поэмы мог отправиться к своим сослуживцам.
Где тогда служил Маяковский? Мы предположили, что в ОГПУ. Кто был его непосредственным начальником? Меер Трилиссер.
Стало быть, Маяковский описал визит к своему гепеушному шефу («хозяину»), который встречал зашедшего к нему в гости подчинённого такими словами:
«Маяковский! / Хорош медведь! –
Пошёл хозяин любезностями медоветь…»
И начальник поэта начал представлять своих гостей:
«А это… / Вы, кажется, знакомы?! –
Со страха к мышам ушедшие в норы,
из-под кровати полезли партнёры.
Усища – / к стёклам ламповым пыльники –
из-под столов пошли собутыльники.
Ползут с-под шкафа чтецы, почитатели.
Весь безлицый парад подсчитать ли?
Идут и идут процессией мирной.
Блестят из бород паутиной квартирной.
Все так и стоят столетья, / как было.
Не бьют – / и не тронулась быта кобыла».
Затем (и, пожалуй, впервые в творчестве Маяковского) появляются насекомые, которые дадут название предпоследней его пьесе:
«С матрацев, / вздымая постельные тряпки,
клопы, приветствуя, подняли лапки».
Зашедшего в гости к шефу Маяковского приветствовали также вожди и кумиры разных эпох:
«Исус, / приподняв / венок тернистый,
любезно кланяется.
Маркс, / впряженный в алую рамку,
и то тащил обывательскую лямку».
В черновиках вместо Маркса стоит Ленин.
И вдруг среди гостей Маяковский замечает:
«Но самое страшное: / по росту, / по коже одеждой, / сама походка моя! – в одном / узнал – / близнецами похожи – себя самого – / сам / я».
И все пьют чай (и не только!):
«Весь самовар рассиялся в лучики –
хочет обнять в самоварные ручки».
Маяковский, расстроенный тем, что чаёвничают всюду, отправляется в Водопьяный переулок, в квартиру, где живёт его любимая, оставившая поэта. Там тоже гости. Все пьяны («в тостах стаканы исчоканы»). Все танцуют («танцы, полами исшарканные»). А с ними танцует и его любимая. Маяковский восклицает:
«Я день, / я год обыденщине предал,
я сам задыхался от этого бреда.
Он / жизнь дымком квартирошным выел.
Звал: / решись / с этажей / в мостовые!».
И тут же добавляет, спрашивая:
«Но где, любимая, / где, моя милая,
где / – в песне – / любви моей изменил я?»
И поэту хочется с криком ворваться в квартиру, где все пьяны и танцуют:
«Скажу: / – Смотри, / даже здесь, дорогая,
стихами громя обыденщины жуть,
имя любимое оберегая,
тебя / в проклятьях моих / обхожу».
Иными словами, Маяковский не хочет мстить, зная, какая кара ему за это мщение угрожает.
Поняв, что и любимая помочь ему не может, поэт вновь отправляется в путь, летит над Россией, над Европой. И вот он уже над Соборной площадью Московского Кремля – на куполе колокольни Ивана Великого. Москва отмечает Рождество:
«В ущелья кремлёвы волна ударяла:
то песня, / то звона рождественский вал».
