- Чёрт возьми, Сай, - шепчу я и отворачиваюсь.

Я слышу, как он встает. Два, три шага по усыпанному мусором полу. Сейчас он будет стоять за моей спиной. Обнимет меня руками. Извинится за Финистерру. И я поддамся, допущу его близость и, если в следующий раз я и Пейшенс окажемся в опасности, если в следующий раз он примет неверное решение, все, может быть, не так уж удачно закончится.

Я резко оборачиваюсь. Сай не подошёл ближе.

- Пойду, осмотрюсь и раздобуду чего-нибудь поесть, - торопливо говорю я.

- Может, лучше я ... - начинает Сай.

Я уже на выходе качаю головой. - Мали!

- Береги себя, - кричит он мне вслед.

И я исчезаю вместе с моей собакой в рабочем квартале.

Глава 43

Мы с Мали бежим вдоль водоёма. На неоновой вывеске указано, - Сена. Русло реки озарено бело-голубым светом, поэтому оно выглядит так, как будто по нему струится жидкий лёд. Рыб не видно, нет даже несъедобных меченосцев или сиамских бойцовых рыбок, выращиваемых в качестве декорации. Вода как стекло и просматривается до самого дна, выложенного прозрачными мозаичными камушками.

На какое-то время я останавливаюсь и любуюсь видом. Маленькие волны набегают на берег и убегают обратно, словно река хочет вырваться из своих искусственных границ. Капли воды покрывают мои руки, как тонкая паутинка слёз. Мне так хочется сесть на один из мраморных блоков, служащих скамейками, чтобы всю ночь наблюдать за течением воды и ее немой борьбой. Однако мне нужно кое-что уладить.

- Мали, пойдем. - Перепрыгивая через две ступени, я взбираюсь по стеклянной лестнице, ведущей на улицу. Моя собака следует за мой, постоянно тыкаясь носом мне в ногу. Она делает это всегда, когда чувствует, что я чем-то озабочена. Она хочет меня отвлечь, но сейчас мне не до нее. Я не могу уделить ей внимание, даже мои мысли заняты. Моя голова полностью забита Саем, его грусть преследовала меня до города. Я кажусь себе плохой, потому что знаю, что вина за неё лежит на мне. Раздумывая, я приближаюсь к центру города. Улицы становятся шире, фасады чище. Я также вижу первого человека, с тех пор как мы находимся в Париже.

Он идет быстрым шагом и сворачивает за угол. Мне удалось лишь коротко бросить на него взгляд, судя по одежде он промышленник. Однако тот факт, что он ночью один идет по улице пешком, говорит об обратном. Если бы он все же был Купидом, Мали бы залаяла.

Недолго думая, я ускоряю шаги и следую за этим человеком. Между нами не более десяти метров, но кажется, он меня не замечает. Как загипнотизированный, он движется в конец улицы. Я слышу тихое бормотание, однако оно исходит не от него. С каждым сделанным мной шагом, гул голосов усиливается, и когда я следом за мужчиной выхожу из переулка, я вижу, откуда доносятся голоса. Перед нами, на круглой площади перед стальной аркой ворот, собрались сотни, если не тысячи людей. Эта конструкция черная как ночь, возвышается до неба.

Надпись на ней гласит - «Арка дьявола».

Я содрогаюсь. Пять фигур стоят на своего рода сцене под аркой. Их руки и ноги привязаны к титановым кольцам, так что они едва могут пошевелиться. Мали тихо рычит, а я бросаю взгляд на огромные трехмерные экраны, развешанные повсюду, прежде чем понимаю ее реакцию. Камера показывает лица бедняг, одно за другим. Сначала еще детские черты лица молодого человека в разорванной одежде. Затем лицо второго парня, удивительно похожего на первого. Видимо они братья.  Рядом с ними стоит женщина, на вид ей лет 70 или 80. Ее тело приняло странную позу, плечи согнуты вперед, седые пряди волос свисают на грудь, как паутина. Ее глаза уставились в пустоту, в то время как блестящие, стеклянные глаза молодых людей скользят по толпе. Взгляды стоящих рядом фигур вообще невозможно увидеть. Они носят темные солнцезащитные очки, на их бледных лицах не дрогнул ни один мускул.

Рычание Мали становится громче. Хоть я и рада, что ее инстинкты еще работают, но все-таки коротким движением руки приказываю ей замолчать. Я, как и остальные люди заворожено смотрю по направлению к сцене. Еще никогда мне не приходилось видеть, как казнят Купида. В Лондоне не осмеливаются проделать такое с преследователями. Здесь, напротив...

- Tuez-eux! (франц. Убей их!) - кричит кто-то около меня, и я вздрагиваю.

- Tuez-eux! - подключаются остальные французы. Это звучит как требование, и братья на сцене в панике смотрят друг на друга.

Хоть я и не понимаю язык, становится предельно ясно, чего они хотят. Они требуют смерти пятерых преступников. Крики становятся громче, разносятся по огромной площади как единый, угрожающий голос. Вдруг на сцене загорается свет и из тени выходит палач. Он одет в черное платье с белой, стилизованной петлей на спине.

Младшему из братьев стало по-настоящему страшно, и он пытается сбежать. Но, конечно же, ему это не удастся. Оковы на его ногах прикручены к металлической платформе, поэтому его попытка побега оканчивается тем, что он приземляется на задницу.

В толпе раздается смех. На экране видно, как старший беспомощно смотрит на ноги. Он двигает ртом, предположительно подбадривая младшего. Затем картинка меняется и на экране появляется заплаканное лицо младшего брата. Я отворачиваюсь и как можно непринуждённее прохожу между зрителями, которые все еще, как будто в экстазе уставились в экраны. У некоторых из них на плечах сидят маленькие дети, остальные машут флажками с гербом столицы.

Холодная, металлическая конструкция Эйфелевой башни на голубом-белом-красном фоне. В глазах всех людей ожидание, предвкушение, которое мне противно. У промышленников все просто: придерживайся правил и не будешь убит. Однако я знаю, что у по крайней мере троих людей на сцене не было другого выбора. Что бы они ни сделали, они сделали это от отчаяния, а не из жадности или криминальных наклонностей. Иногда необходимо - ради себя ли или ради людей, которых любишь - принимать неправильные решения, даже если знаешь, что за этим последует смертная казнь.

Моя рука осторожно проскальзывает в сумочку рядом стоящей женщины. Подкладка теплая и мягкая на ощупь. Я нащупываю что-то твердое, непонятное, затем что-то похожее на карманное зеркальце и, в конце концов, обнаруживаю тонкую папку, в которой предположительно находятся AMOC*. Я осторожно вытаскиваю её и прячу у себя за пазухой. Никто ничего не заметил.

Я иду дальше, делая вид, что меня интересуют детали казни. Палач тем временем встал между осужденными и показывает что-то толпе. Камера снимает предмет. Это ампула с оздоровительными клетками. В толпе слышится возмущенное шушуканье. Старший из братьев что-то внушает палачу, в то время как младший все еще продолжает плакать. Мой взгляд падает на золотистую сумочку прямо передо мной. Вместо замка у нее зажим, который я бесшумно открываю одним движением пальцев. Моя рука снова скользит вовнутрь и вытаскивает плоскую папку, которую я тут же прячу.

Тем временем палач стоит рядом с пожилой женщиной, держит цветную сумку с разными сладостями и что-то кричит зрителям грубым, хриплым голосом по-французски. Руки старухи дрожат и бесконтрольно дергаются, но ее лицо остается спокойным, взгляд направлен вдаль, которую видит только она сама.

Я медленно иду дальше, стараясь использовать пустые места в толпе. Моя собака терпелива, ей мастерски удается увиливать от ног и пинков. Иногда я восхищаюсь ее спокойствием. Сама я не такая спокойная. Если меня поймают... Мне нужно выбираться отсюда, но, когда камеру наводят на обоих Купидов и стоящего между ними палача, мое любопытство побеждает. Гул зрительских голосов замолкает и все без исключения смотрят на сцену. Палач обращается почти непринужденным тоном сначала к Купидам, потом к толпе. В отличие от двух предыдущих выступлений, он не держит в руках краденого. Он просто говорит, затем поворачивается к одной из опор стальной арки, проходящей поперек над головами жертв казни.

Из кармана своей робы он достает небольшой лазер и прожигает две засечки в металле. Только теперь я вижу, что на нем уже находится множество насечек. Я насчитываю 22. Видимо французы постепенно уничтожают всех преследователей. С меня хватит. Мне не нужно смотреть саму казнь, я точно знаю, что произойдет. Через металлическую пластину в полу подадут ток, который убьет преступников.