Он не жалел, что согласился. Давно выучился хладнокровно принимать последствия любых решений. Нисколько не жалел. Хотя бывало, что последствия обнаруживались не сразу и приносили мало приятного. С каждой милей долгой дороги на запад ему все яснее и яснее вспоминалось, куда именно лежит путь. Прошлое — страшный сон, настоящее — спокойствие и безмятежность. Поездка домой означает, что он не просто готов вылезти из своей норы, а вообще больше в ней не нуждается. Он заявил бы это любому, но сказать другим и поверить самому — совершенно разные вещи, такие же разные, как шум и тишина. А сквозь тонированные стекла и прочную сталь блестящей служебной машины он слышал одну лишь… тишину.

С исторической точки зрения довольно нелепо было ехать на запад, чтобы попасть домой. Как бы хорошо Николас Палеолог ни играл роль хладнокровного добропорядочного англичанина, на самом деле, если верить генеалогическим изысканиям деда, он ни больше ни меньше потомок последнего из византийских императоров. Николас всегда выказывал, а порой и впрямь чувствовал неприязнь к столь экзотическим восточным корням. Они привлекали нездоровое внимание, если не… Впрочем, сейчас не время вспоминать о плохом. С тех пор как он поселился вдали от семьи, самое большее, чего от него добивались те немногие, кто узнавал знаменитую фамилию, — признать свое греческое происхождение. И никаких императоров!

В конце концов, никто так и не доказал, что последний из Палеологов нашел прибежище именно в Англии. Так, несколько бессвязных фактов. Династия Палеологов правила Византией в течение двух последних и наиболее известных веков существования великой империи, до тех пор пока император Константин XI не пал под стенами Константинополя, защищая древний город от нашествия турок в 1453 году. Те члены императорской фамилии, которым посчастливилось спастись от захватчиков, вынуждены были смешаться с простым людом и расселиться в Средиземноморье. Через много лет двоюродный прапрапраправнук Константина, Теодор, убегая от судебного преследования за попытку убийства, ступил на землю Англии — и больше уже ее не покидал. До самой старости он жил в семье Лоуэр в поместье Клифтон на корнуоллском берегу реки Тамар, близ Плимута, в приходе Ландульф, где и скончался в 1636 году.

Именно мемориальная доска с именем Теодора Палеолога в Ландульфской церкви вдохновила дедушку Ника, Годфри Палеолога, осесть в этом графстве и посвятить многие и многие дни, ставшие благодаря кругленькому наследству свободными, поиску доказательств своего происхождения от византийских императоров. Годфри купил ветхую ферму под названием Треннор, стоявшую между местной церковью и деревней Каргрин, и не спеша перестроил ее в фамильную усадьбу. Рожденный в Плимуте, он так до конца и не доказал своего родства с давно почившим Теодором, однако по крайней мере добился привилегии быть похороненным в Ландульфе, пусть и не в фамильном склепе семнадцатого века.

Сын Годфри, Майкл, выучился на археолога и остался преподавать в родном университете. Его пятеро детей, включая Ника, родились и выросли в Оксфорде. Но Майкл никогда не помышлял продавать Треннор, считал его своим родовым гнездом и, выйдя на пенсию, переселился именно туда. С тех пор как умерла жена, он жил один, хотя четверо из его детей обитали неподалеку — кто-то поселился тут по собственному желанию, с кем-то так распорядилась судьба. Только Ник оказался отрезанным ломтем. И вот теперь настало время навестить родной дом. Пусть и ненадолго. И как казалось Нику, не по самому веселому поводу.

Пятница. Сырой промозглый вечер. К концу пути Ника накрыла темнота. Ну и хорошо, думал он, вглядываясь в дорожные знаки. Быть может, темнота — именно то, что надо. Ник вечно нуждался в каком-то укрытии.

В воскресенье — пятидесятилетие старшего брата. Эндрю владел фермой в районе Бодмин-Мур и в последнее время — во всяком случае, если верить их сестре Ирен, — отдалился от родных даже больше, чем Ник: все из-за развода, сложных отношений со взрослым сыном и упадка британского сельского хозяйства. День рождения в Тренноре, праздник, который соберет всю семью, пойдет им на пользу, особенно самому виновнику торжества. С этим не поспоришь. Но Ирен намекнула, что для семейного сборища есть и еще одна, возможно, даже более важная причина: «Надо подумать о будущем. Папе нельзя оставаться в одиночестве в Тренноре. Нам сделали одно интересное предложение, ты должен о нем узнать». Сообщать подробности по телефону Ирен отказалась — как заподозрил Ник, чтобы пробудить в нем любопытство, смешанное с угрызениями совести. Что ж, это ей удалось, хотя и не в той мере, на какую она надеялась. В конце концов Ник согласился приехать. Просто потому, что не нашел убедительного предлога для отказа.

Когда Ник достиг Плимута, поток машин заметно поредел. Он свернул на шоссе А38 и проехал через весь город к реке Тамар, где движение замедлилось — машины медленно ползли по мосту над широкой черной полосой воды. По железнодорожному мосту постукивал поезд, в ту сторону, откуда только что прикатил Ник. Как жаль, что он едет не в этом поезде… На миг уже ставшая привычной уверенность в себе изменила Нику.

Но только на миг. Уже через секунду он взял себя в руки. Съехав с моста, Ник свернул к центру Солташа, в старейшую часть города, развернулся и спустился с холма к реке, так что мост и железная дорога оказались прямо над ним. У реки повернул направо и тут же, прямо у пристани, увидел перед собой приветливые огни бара «Старый паром», который уже двенадцать лет держала Ирен Винер, в девичестве Палеолог. На самом деле кабачок завел ее муж, когда вышел на пенсию после долгой работы на верфях в Дэвонпорте. Очень скоро мистер Винер начал потреблять большую часть своего товара самостоятельно, и Ирен не долго думая решила проблему путем развода. Сестра частенько повторяла, что никогда в жизни не собиралась становиться хозяйкой пивной, но оказалось, не такая уж это и плохая работа, что бы там ни думал Ник.

Он зарулил на задний двор, втиснул машину между «воксхоллом» Ирен и мусорным баком, заглушил двигатель и выбрался наружу. И только тут, набрав полную грудь бодрящего речного воздуха, осознал, что и в самом деле приехал домой. Над ним почти вертикально завивался спиралью старый железнодорожный мост, сумеречный и тихий теперь, когда поезд на восток уже прошел. Рядом возвышался мост автомобильный, ярко освещенный и обвешанный строительными люльками. Странное местожительство выбрала сестра — бар окружен всеми видами транспорта, а назван в честь того, что давно уже днем с огнем не найдешь. «Старый паром» — единственный паром в округе.

Впрочем, какое Нику до этого дело? Он тут только на выходные. Да, родные уговорили его приехать, но скоро, очень скоро, он тронется в обратный путь.

Ник вытащил из багажника сумку, обошел здание, чтобы войти через центральный вход, и, наклонив голову, шагнул в низкую дверь. Помещение делилось на собственно бар и нечто вроде ресторанчика, разделявшиеся двусторонней стойкой, хотя Ирен и ее постоянные посетители называли их просто ближним и дальним залами. Низкий потолок, неровные полы, толстые, как в темнице, стены… Пятьсот или около того лет — не шутка. И все-таки паб казался живым и вовсе не напоминал музейный зал. Два игральных автомата и несколько местных юнцов — вот и все встречающие.

А вот накурить юнцы успели изрядно. Ник, от природы не переносивший дыма, непроизвольно закашлялся. Посетители смерили его подозрительными взглядами. Вид лощеного, разодетого незнакомца им явно не понравился, фамильное сходство с хозяйкой гостеприимного приюта определенно не бросилось в глаза.