Рвануть решили в июле. А перед отъездом Алексей увидел Надю. Она уже почти пришла в себя, чуть поправилась, порозовела и снова стала звонко смеяться.

Алексей подошел к ней проститься перед каникулами и невзначай сказал, что едет на стройку – про коровники говорить было неловко.

– А повариха вам не нужна? – подколола его Надя. – А то я с радостью!

– Ты это… Серьезно? – смутился Алексей.

Надя вздохнула:

– Ну и дурачок ты, Сосновский! Принял всерьез!.. Нет уж, я лучше на море! В Сочи рвану. Ну, или в Гагры. Говорят, там неплохо. Весело!

Стоявшая рядом подружка, Миронова, посмотрела на Надю строго и осуждающе:

– Не навеселилась, Надежда? Требуешь продолжения? Да и деньги… Откуда?

Надя покраснела и, махнув рукой, быстро вышла из аудитории.

Закинули их в глухое село. В пяти километрах от села располагался совхоз. Коровник надлежало построить именно там. Расселили по домам – точнее, по домикам. Домики в деревне были старые, довольно ветхие, некрашеные, с коричневыми от ржавчины крышами. В селе оставались старики и публика после сорока: женщины работали на ферме, а мужики – кто как устроится. Мужиков было мало, да и те в основном были пьющие и никудышные. Молодежь разлеталась по городам – делать в селе нечего, да и скука была невероятная. Старый клуб заброшен, со стен свисали клочья облупившейся штукатурки. Внутри сыро, деревянные полы прогнили, из окон дуло. Кинофильмы старые, шестидесятых годов, привозили по большим праздникам – перед ноябрьскими и майскими.

Был магазинчик, но там продавались только хлеб, маргарин, толстенные серые макароны и килька в томате.

Но они не голодали: с собой навезли тушенки, крупы разные, плоские жестяные банки селедки, большой мешок чая и разных сладостей – печенья, сушек, конфет.

Готовили по очереди, варили бадью супа, а макароны и перловку заправляли тушенкой. Картошку брали у местных.

Работали с семи утра до восьми вечера, с перерывами на обед и чай.

Чтобы неплохо заработать, требовалось отстроить коровников пять. Но в августе зарядили дожди, и работа затормозилась. Почти десять дней валялись на сеновале и отсыпались.

Пришло два письма из дома. Мать писала подробно. Про Тёпу, отца и дачу. Про то, сколько она сварила варенья: «Это такое подспорье, сынок! – писала мать. – Нет, ты подумай: на хлеб у нас будет всегда, а хлеб с повидлом – и сытно, и вкусно!» И перечисляла: сливового – шесть банок, вишневого – семь. Клубники и крыжовника – по пять. Потом она писала, как скучает и как волнуется за него: сыт ли, обут? Здоров ли?

Алексей отвечал коротко и бодро: «Все замечательно и просто прекрасно! Сыт, обут и здоров! Ну, и скучаю, конечно».

После пятнадцатого дожди наконец прекратились, и они с удвоенной силой взялись за работу. За это лето Алексей похудел на пять килограммов. Но поздоровел. На руках появились бугры окрепших мышц. Загорел почти дочерна. И без того светлые волосы выгорели до цвета соломы. Алексей смотрелся в осколок зеркала в хозяйских сенях и не узнавал самого себя.

Подельники бегали в большое село за двенадцать километров – оно было еще «живое». В селе еще действовал клуб и даже проводились дискотеки по выходным.

Алексей не пошел ни разу, продолжая думать о Наде.

Он жалел ее… Так жалел, что сердце болело. «Глупая моя, бедная, обманутая провинциалка, – так он думал о Наде. – Одинокая, нищая и красивая… И вот нашелся подонок… Теперь она наверняка перестала верить в людей – вот что ужасно! Возможно, не дай бог, больше не сможет родить… После такого-то… А если не сможет – поломанная и переломанная женская судьба ей гарантирована…»

Ночью, лежа без сна на скрипучем пружинном матрасе, Алексей размышлял о нелегкой деревенской жизни. А ведь такая жизнь была и у нее, его Нади! Колодец, ведра, печь, огород, поля картошки, скотина, размокшие, непроходимые улицы после дождя…

А если бы такое случилось с Тёпой? Если бы ей попался такой мерзавец?!

В эти моменты Алексей покрывался холодным потом. Он забывал, что с его сестрой никак не могло произойти что-то подобное.

Потом доходило: с Тёпой такое случиться не может!

А потом становилось страшно еще и от мысли, что никогда с его Тёпой подобное не случится…

Ребята крутили романы с деревенскими девчонками, шумно обсуждали свои подвиги на сексуальном фронте, посмеивались над наивными аборигенами. Алексею все это было противно – и этот фарс, и хвастовство, и удалая лихость, и пошлость.

В конце августа «бугор» рассчитался с бригадой. Деньги, по непреложному закону шабашки, поделили поровну. Вышло по две тысячи на брата. Кто-то остался недовольным и пытался поспорить с бригадиром. А Алексей был отчаянно счастлив: две тысячи сулили вполне безбедную жизнь их семьи практически на целый год!

«Ну, и плюс мамино варенье, – улыбнулся он про себя, пересчитывая заработанное. – Проживем!»

В Нижнем рванули в центральный универмаг, и там повезло: в конце месяца, для плана, иногда выбрасывался дефицит.

Тетки в очереди за польскими блузками недовольно шипели на заезжих гастролеров – шумных и наглых молодых москвичей. Но те их разжалобили: дескать, подарки покупают матерям и любимым!

Тетки принялись бурно советовать: цвет, размер и так далее.

Уже у прилавка Алексея вдруг осенило: Надя! Но брать ей кофточку было как-то неловко…

Ладно, проехали! Кто он ей, собственно, чтобы подарки дарить?

Зашел в отдел ювелирных украшений. А если?.. Замер, ничего не понимая в этом вопросе. Мать давно украшения не носила и, разумеется, не покупала. Про Тёпу и нечего говорить.

Продавщица, молодая и симпатичная, приветливо улыбнулась и предложила помочь.

– Невесте? – лукаво спросила она.

Алексей растерялся, залился пунцовой краской и буркнул:

– Почему сразу невесте? Сестре!

Ну и выбрали: тоненькую золотую цепочку с кулончиком – листик клевера, три лепестка и прозрачный камешек посередине. Алексей представил цепочку на загорелой Надиной шее и как дурак заулыбался. Как счастливый дурак!

Очень хотелось в Москву! Нестерпимо! Домой – под горячий душ, к маминому борщу, семейным разговорам. К бурчанию отца, торопливым маминым докладам про дачу и заготовки. К Тёпе… К их разговорам за полночь, к родному шепоту, родным запахам. Дом!..

От вокзала взял такси. Во-первых, хотелось шикануть, а во-вторых – поскорее очутиться дома.

Таксист резко и громко, с таксистским шиком, затормозил у подъезда, и Алексей, едва выскочив из машины, закинул голову вверх: из окна на него смотрели Тёпа и мама.

Он помахал им рукой и бросился в подъезд. Не дожидаясь лифта, бегом рванул по лестнице – так будет быстрее!

Дома пахло… домом.

После душа, где Алексей долго полоскался, пофыркивая от удовольствия, соскучившись по беспрерывно льющейся тугой струе горячей воды наконец сели за стол.

Он ел некрасиво, торопливо. Но всем было весело. «Оголодал парень!» – смеялся отец. А мать грустно качала головой: «Лешка! Ну ты не спеши, поросенок!»

Тёпа счастливо смеялась и гладила его по руке: «Ешь, Лешечка, ешь! Свинячь в свое удовольствие!»

– Да! – Алексей резко вскочил с места, роняя вилку на пол. – Какой же я болван!

Он хлопнул себя по лбу и бросился за рюкзаком.

Торжественно вытащил оттуда пакет с маминой блузкой, бутылку армянского для отца: «Пять звезд, пап! Ты не думай!» А потом торжественно протянул матери пачку денег, схваченную аптечной резинкой.

Пачка была увесистой. Мать качнула головой, расплакалась и села на табуретку:

– А себе хоть оставил, сыночек?

– Мне? Для чего? – удивился Алексей.

– Для удовольствий, – ответила мать. – В кафе там сходить или девушке купить что-нибудь…

Алексей махнул рукой и посмотрел на Тёпу. Она, казалось, напряженно чего-то ждала. Или нет? Ему показалось? Сестра смотрела на Алексея во все глаза, словно спрашивая: «А мне? Мне – ничего? А я так ждала, Лешка!..»