Бюро по противодействию мракобесию имело уже достаточный опыт расследования разных дел, которые, на первый взгляд, казались проявлениями чертовщины, но… нет, даже не так: НО! во всех без исключения случаях, основным подозреваемым и виновником оказывался человек. Невиданные злодеяния, которые, казалось, под силу только Диаволу, с легкостью неимоверной исполняла какая-нибудь хрупкая женщина, или полуграмотный, вроде Якова Рваная Щека, деревенский житель.

                Но в случае с Потерянной Супонью дела обстояли несколько иначе. Здесь речь шла не о взрослых, половозрелых покойниках, а о беспомощных невинных младенцах.

                «Младенцы белые облеваются слезами», - вспомнил Бальтазар, и легкая поземка заструилась по спине: при чтении письма его отчего-то больше всего потрясло, что младенцы – «белые». Молодой человек едва пересилил желание прижаться к боку доктора.

                Неужели нашелся на белом свете антихрист в человечьем обличье, способный истреблять младенцев? Якоб Рваная Щека не упомянул, как именно погибли дети, и оставалась надежда, что причиной беды стала болезнь. К чести этих двух господ, и доктор Кислинг, и Бальтазар всей душою жаждали такого завершения расследования. В противном случае, им пришлось бы пережить еще одно горькое разочарование в человечестве.

                Лес кончился, дорога вынырнула из еловых зарослей, заструилась по гречишному полю. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Через пару минут мрачное настроение путешественников как рукой сняло. Штефан выпрямился на козлах, прикрикнул на Фесту, которая побежала шустрее.

                Бальтазар взглянул на спутника, поразившись произошедшей с доктором Кислингом переменой. Только что рядом с ним сидел старик-брюзга, которому весь свет не мил, а теперь вот моложавый пожилой мужчина с блестящими глазами.

                -Ну-с, господин Клаус, теперь дело веселее пойдет, - сказал доктор, подставляя солнцу лицо. – Глядишь, скоро будем в этой Супони, отужинаем, выспимся, наутро изгоним чертей из дураков и домой.

                -Хорошо бы, доктор.

                -Надеюсь, в этой деревне найдется вино.

                Бальтазар усмехнулся.

                -Медовуха наверняка найдется, - он кивнул на гречишное поле.

                При слове медовуха спина Штефана оживилась, но ни Бальтазар, ни доктор Кислинг снова этого не заметили.

                -Медовуха – это для студентов, для мужей – вино, - назидательно отозвался господин Фредерик.

                Бальтазар скосил на старшего товарища глаза, улыбаясь в душе: он-то знал, что доктор от медовухи не откажется.

                Здесь автор вынужден сообщить, что господа замолчали, а дорога через гречишное поле тянулась и тянулась бесконечно под голубым небом. Читатель может обвинить сочинителя в том, что господа замолчали, не найдя темы для разговора, не завели философского диспута, или, на худой конец, не принялись обсуждать предстоящее в Потерянной Супони расследование. Что поделать! Читатель – Царь, а автор – его преданный слуга, и обязан принимать суровое порицание с покорно опущенной головою. Да, к сожалению для автора, Бальтазар и доктор Кислинг умолкли, а Штефан, не говоря уже о Фесте, не промолвили за всю дорогу и полсотни слов. Чем занять воображение Читателя, пока четверо путешественников пробиваются к забытой Богом деревеньке со странным названием – Потерянная Супонь? Рассказать о шмелях да пчелах, напуганных дождем, а теперь мало-помалу вылетающих из своих укрытий? Или описать тело младенца, найденное в Потерянной Супони в ведре колодца, что неподалеку от дома жирного Ганса; колодца, в котором еще через три дня утопилась мать младенца, Луиза? Но-но, обожди, торопливое перо! Обо всем – по порядку. Для начала, чтобы не ждать, пока коляска Фредерика Кислинга одолеет гречишное поле, автор, силою, данною ему Царем-Читателем, передвинет время вперед и сделает так, что путешественники очутятся у моста через темную реку, за которой мерцает парой-тройкой огней деревня Потерянная Супонь.

                Глава вторая

                В деревню въехали в сумерках. Дома выстроились вдоль единственной улицы черными рядами: приземистые и высокие, с деревянными петухами на крышах, сейчас больше напоминающими черных воронов. Улица заканчивалась подобием площади, окруженной церковью, да тремя двухэтажными добротными домами. Посреди площади возвышался помост с виселицей, а еще поодаль – кострище.

                Тишина навила над Потерянной Супонью, и неясно было, всегда ли здесь такое безветрие, или деревня затаилась, разглядывая чужаков.

                Как тут не почувствовать себя неуютно? Даже лошадь Феста старалась тише стучать копытами по дощатому настилу дороги.

                -Экое кладбище, - шепнул доктор, доставая из кармана очки.

                Бальтазар мысленно согласился с товарищем: не верилось, что в Потерянной Супони кто-то живет, так мрачно и тихо было вокруг. Хоть бы петух крикнул, хоть бы кошка пробежала по площади.

                Коляска остановилась, Штефан распрямился, оглянулся на доктора с довольным выражением на круглом простодушном лице.

                -Приехали, сударь.

                -Вижу, вижу, любезный. Пойдемте же, Бальтазар.

                Доктор закряхтел, вылезая из коляски. Видит Бог, к этому моменту путешественники готовы были одолеть еще такое же расстояние, каковое было ими покрыто, лишь бы не останавливаться в этом месте.

                Бальтазар и доктор Кислинг замерли у коляски, разглядывая: доктор – дома и церковь, молодой человек – виселицу.

                Штефан принялся было доставать из задней части коляски дорожный сундук с багажом, да остановился, решив, что доктор и его спутник могут и передумать ночевать в этом запечье.

                Доктор, размышлявший, в какой из троих домов, собственно говоря, постучаться, принял наконец-то решение и направился к крайнему от церкви строению.

                Вежливый стук в дощатую дверь поглотила тишина. Снова стал накрапывать дождь, через минуту превратившийся в сущий ливень. Доктор вновь постучал. Дом ответил гробовым молчанием. Бальтазар поднял воротник камзола, надвинул на уши треуголку.

                -Что за чертовщина? Эй, хозяева!       

                Господин Фредерик, лицо которого заливала вода, забарабанил в дверь изо всех сил. В глубине дома появился огонек свечи, замельтешил, задвигался, затем - исчез. У двери послышался шум, точно кто-то отпирает засов.

                «Или снимает со стены колун», - подумалось Бальтазару.

                Путешественники ожидали, что дверь вот-вот отворится, но шум стих, а дверь так и не открылась. Доктор Кислинг, определенно, выходил из себя. Борода его намокла, с нее потоком стекала прямо за воротник холодная вода, а очки запотели.

                -Откройте дверь, здесь дождь! – крикнул доктор.

                За дверью по-крысиному зашебуршало, затем раздался грубоватый голос:

                -Кто там?

                -Господин, - взмолился доктор Кислинг, взглянув на Бальтзара. – Мы прибыли из города по важному делу, нам нужен ночлег. Я заплачу…

                Дверь отворилась. Появившийся перед путешественниками господин был явно не настроен шутить. В левой руке он сжимал топор, в правой - свечку.

                -Из города?

                -Из города, господин, - поспешил сообщить доктор Кислинг. – Ехали два дня и дьявольски устали…

                -Не упоминать! – мужчина резко оборвал его. – Не упоминать князя скверны у порога моего дома!

                -Прошу простить, - взмолился господин Фредерик, голова которого, залитая водою, стала похожа на голову высунувшейся на поверхность пруда лягушки.

                Хозяин дома высунулся из двери, поднес свечу к лицу доктора, затем таким же образом изучил Бальтазара.