И сломался навсегда.
Запах лона Мадлейн пробудил где‑то в самой глубинной сути лорда Сальве стародавние воспоминания, смутные и едва осознаваемые – о детстве, о матери, об обстоятельствах своего рождения. Пусть никому другому это было неведомо, но сам‑то Вачи в потаенных уголках своей памяти никогда не забывал, что был рожден бастардом. Проще говоря, ублюдком. Мать была служанкой в имении, и титулованный хозяин повадился приходить к ней по ночам. Приходил уже и после рождения Вачи – понравилась ему девка, стало быть, да и мальчонка глянулся. И вот именно так, как рука Мадлейн – так пахла мать после того, как уходил от нее большой и бородатый, которому случилось стать его отцом. Так пахли материнские подзатыльники и ругань, если маленький Вачи разлил тарелку супа или забыл покормить барскую кошку. Так пахла Она, имевшая над ним власть – в те давно забытые времена.
И на этом блистательный лорд Сальве сломался. А точнее – был сломан, укрощен и приручен, ибо сопротивляться этому жесткому, указующему голосу женщины и – одновременно – этому запаху из детства он оказался не в силах. Вмиг исчез дворянин и маг, повелевавший стихиями, высокомерно указывавший придворным и на равных беседовававший с монархами… Остался только неуверенный в себе, робкий и неумелый мальчишка, который немедленно заляпал богато изукрашенные шаровары своим семенем, стоило лишь донне Мадлейн хозяйским движением провести ладонью по его детородному органу. Остальное было уже делом техники.
– Прав был Серхио, совершенно прав, – лениво думала донна краем сознания, пока лорд Сальве послушно вылизывал ей промежность. – Подчинить этого энграмского выскочку оказалось не так уж и сложно. Но лизать мохнатку он все‑таки не умеет. Мой Серхио делает это гора‑аздо лучше…
16. В дамки!
Немало красивых мест отыщется в Круге Земель, если обойти его из края в край. Хороши, например, весенней порой бледно‑зеленые равнины Альберна с их скромной, неброской прелестью цветущих лугов на мягких холмах, навеваюших своей формой воспоминания о нежной девичьей груди. По‑своему прекрасны – какой‑то дикой и необузданной красотой – песчаные барханы срединного Шахвара, застывшие в мареве миражей под палящим летним солнцем. А как не вспомнить цветение хризантем по берегам великой реки Дао‑Хэ – в ту удивительную пору "гномского лета", когда уже начавшаяся было осень вдруг отступает на несколько дней, лаская утомленную землю обманчиво‑нежным теплом? И вздымающийся хищными пенными валами прибой у берегов Асконы, и знаменитая лестница водопадов в верхнем течении Мейвена на энгрском нагорье, и бескрайние леса Великой Роси с их невиданных размеров грибами и просторными полянами, обильно усыпанными в конце лета королевой ягод – вкусникой…
Да, много красот открывают взыскующему взору страны мира, но не найдется среди них ни единой, чтобы смогла сравниться по своему великолепию с надменным спокойствием хрустально‑прозрачных вод Бела Озера. Божественная чаша мироздания, зерцало небес, недрёманое око Арманово – как только не описывали его велеречивые песнопевцы и кобзари! Но больше всего понравилось Зборовскому услышанное когда‑то определение: "бездна, напоённая лунным светом". И действительно, даже проникающий вампирский взгляд был неспособен достичь дна этого величайшего водоема, от которого и получило свое название Белозерское царство – что уже говорить тогда о взгляде обычном, людском?! Уходя вглубь, голубизна вод становилась только насыщеннее и холоднее, не теряя при этом прозрачности. Но там, в глубинах, струились ещё и потаённые течения, безнадежно размывавшие четкость взора; там проносились стада рыб, которых перегоняли неразличимые, для не вооруженного магией глàза, водяные, там угадывались тени загадочных обитателей озёрных толщ, никогда не поднимавшихся к поверхности и потому неведомых своим обликом даже самым могущественным чародеям…
Да, на такое зрелище стоило полюбоваться, и барон нисколько не жалел, что поддался на уговоры Всесвята и преодолел свою давнюю нелюбовь к передвижениям по воде. Так или иначе, выздоровление Юрая, по словам волшебника, должно было занять целую пятидневку и требовало полного покоя. Зборовский, стало быть, вполне мог оставить товарища на попечение Верховного Мага и его челяди, чтобы посетить тем временем Алатырь‑город. И теперь они с Танькой‑Теннеке, любезно предложившей составить барону компанию, неспешно скользили по воде в длинном и узком судне – того типа, что в Свейне назывались драккаром, а здесь в Белозерье именовалось ладьей. Управлять той ладьей, которую предоставил им Всесвят, не требовалось вовсе, хотя на всякий случай с ними плыл пожилой рыбак, имевший опыт хождения как на веслах, так и под парусом: волшебный ветер, повинуясь прощальному заклинанию чародея, сам собой двигал их челн в направлении престольного града, располагавшегося на противоположном берегу Бела Озера.
В столицу Владисвета звала самая неотложная из всех нужд, какие только существуют в этом мире – денежная. Там, в посольстве Энграма, он мог получить дополнительно то золото, которое требовалось сбившимся с пути путникам, чтобы приобрести новых лошадей и продолжить свое путешествие: уцелевшего в прихваченной телепортом сумке для этого было явно недостаточно. К счастью, доверительную грамоту с собственноручными подписями Великого Княза и лорда‑хранителя казны Зборовский седельной суме не доверил: она хранилась в особом кошеле, днем и ночью висевшем у него на груди на кожаном ремешке. Помимо разрешения денежных проблем, барон надеялся еще и передать с помощью посольского мага краткое сообщение в Энграм обо всех случившихся событиях – хотя бы в Обсерваторию графине Клариссе, а если удастся, то и непосредственно Энцилии. Разумеется, докладывать о случившихся затруднениях непосредственному заказчику – Великому Князю – не следовало ни в коем случае.
Стольный град Алатырь бросился в глаза Зборовскому, увидевшему его впервые с борта ладьи, прежде всего белизной храмовых стен и золотом куполов. Утверждалось, что храмов здесь поставлено "пять раз по пять раз по пять", то есть больше, чем в любом другом городе Круга. Непохоже было, впрочем, чтобы такое сосредоточение святых мест хоть сколько‑нибудь улучшило нравы здешних жителей: стоило барону ступить на пристань, как его немедленно обступила толпа торговцев, нищих, бродячих проповедников и просто шаромыжников, желавших урвать свой кусок от щедрот богатого иностранца. К счастью, Танька чувствовала здесь себя как дома. Поэтому она немедленно шуганула приставучую публику, прибегнув при этом к такой площадной ругани, какой Зборовскому не доводилось слыхать уже давно, а от особы женского полу – так и вообще не разу. Толпа уважительно расступилась, и валькирия‑охотница торопливым шагом направилась в город, таща за руку старательно поспешающего за ней барона.
По мере того, как они удалялись от злачных мест, которыми по традиции изобиловали припортовые улицы, и приближались к центру города, дома начинали выглядеть чуть более приличными, а встречная публика – чуть менее наглой. Но общее ощущение сутолоки, мельтешения и бестолкового базара преследовало Зборовского всю дорогу. И когда барон наконец увидел перед собой здание посольства, выполненное в типично энгрском стиле – трехэтажный каменный особняк с фронтоном и колоннами, обрамляющими парадный вход, он вздохнул с облегчением: наконец‑то хоть что‑нибудь привычное и знакомое, сдержанное и исполненное достоинства. Судя по всему, в Алатырь‑городе эти качества были не в особенной чести.
Представившись и сложив, по требованию охраны, меч в специально оборудованное хранилище рядом с привратницкой, Зборовский решительным шагом проследовал в кабинет посла. "Сопровождавшая его дама", как отрекомендовал свою спутницу барон, почему‑то не пожелала принять более светский облик и оставалась все той же безалаберной девицей Танькой. Тем не менее, уступая нажиму Зборовского, посольские люди почтительно усадили ее в небольшом уютном зале для посетителей и предложили на выбор прохладительные напитки – квас, медовуху или же вино. Танька предпочла вино и спокойно устроилась в кресле, ожидая возвращения барона.
