Нет большего удовольствия, как после долгого блуждания в сильный мороз по глубокому снегу в лесу забраться в охотничью избенку и отогреться возле ярко пылающего очага. Сидишь, греешься и дремлешь, сморенный теплом и усталостью. И почему-то всегда в эти минуты охватывают тебя воспоминания. Всплывают в памяти полузабытые охотничьи тропы, лица друзей, удивительные встречи…

Однажды мне пришлось несколько дней провести в засыпанной снегом избушке. Десятки лет брожу я по лесу с ружьем, много избушек служило мне пристанищем, но вот эта, затерявшаяся в глухих отрогах Киргишанского увала, запомнилась больше всех.

Был тихий морозный день, с неба бесшумно падали ледяные кристаллики. В маленькое, словно бойница, полуоттаявшее окошко виднелась большая раскидистая рябина. В тот год был большой урожай ягод, но к середине зимы все гроздья уже осыпались, и рябина, голая, побелевшая от инея, казалась печальной и мертвой. Даже одинокий снегирь, сидевший на ветке, не красил замерзшее дерево.

Раскладывая принесенные в рюкзаке продукты, я обнаружил на одной из полок две веточки с сухими рябиновыми ягодами. Видно, кто-то лакомился ими и по таежному обычаю оставил на полке гостинец.

Взяв веточки, я вышел из избушки и повесил их на рябину, вспугнув снегиря. Я вскоре забыл про птицу и, когда случайно взглянул в окно, удивился. Вся рябина была усеяна снегирями. Красногрудые птицы, освещенные солнцем, выглядели волшебными яблоками на побелевших от инея ветвях. И оттого сама рябина уже не выглядела мертвым, застывшим деревом, под ее корой словно струился живительный сок.

Из всех времен года нет для меня дороже осени с ее золотыми рощами, печальными криками улетающих журавлей и яркими охотничьими кострами. Однако и зима по-своему хороша. Только в это время притихшие леса приобретают особую прелесть, что-то нежное и трогательное видится в озябших, растерявших листву белых березах и зеленостволых осинах. Жизнь леса становится откровеннее благодаря снежной пелене, рассказывающей обо всем, что случилось.

Хороши и ночи, тихие и долгие. Залитые лунным светом поля. Сверкающие снежинки, словно вобравшие в себя блеск далекой звезды. Скрип саней по проселку и мягкий топот копыт; проплывающие по сторонам тени от густых елок. Все это делает зимнюю ночь удивительной, и кажется, что мчит тебя не вороная кобылка, а сказочная Сивка-бурка в сонное заколдованное царство.

Я пробирался лесными заснеженными тропами на дальний кордон в верховьях реки Чусовой. Спустившись по просеке в глубокую лощину, присел отдохнуть. Скинув ружье и котомку с натруженных плеч, с наслаждением закурил папиросу, наблюдая, как быстро тает в морозном воздухе струйка табачного дыма.

Неожиданно слух уловил тихий звон, идущий из-под низко опущенных веток высокой ели. Я заглянул под елку, там никого не было. И только, раскидав снежный навал, понял, откуда доносился этот изумительный звон.

Под тонкой корочкой льда переливались родниковые струи. Как же я мог забыть о родничке, из которого не раз черпал ладонями воду, такую холодную, что даже летом от нее стыли губы!

Кругом снега, а этот родник спорит с морозом, никогда не промерзая до дна, и как ни в чем не бывало торопится, плещет, словно смеется над лютой зимой.

Зимой, когда устанавливается ясная погода с легким морозцем и ветерком, горизонт раздвигается, открывая неоглядные дали. Четкими становятся очертания холмов, в летнее время почти невидимые из-за туманного марева. И, если не побояться колючего ветра и забраться на вершину высокой горы, открывается такая ширь, что перехватывает дух. Вот на востоке резко очерченная щетка поредевшего леса. Чуть в стороне, словно великаны, шагают стальные опоры ЛЭП. На западе дымят трубы завода. Стелются покосы с побелевшими стогами сена.

Твоя земля… На каждом шагу она что-нибудь дарит. Даже зимой.

Как-то пробираясь через луг, я выронил зажигалку. Роясь в снегу, я удивился. Прижатые к земле, зеленели круглые листочки, а среди них отливал синевой венчик фиалки. Принесенный домой и поставленный в воду, цветок несколько дней напоминал о давно прошедшем лете.

В уральских лесах мало зимующих птиц. Да к тому же, добрая их половина ведет кочевой образ жизни, задерживаясь у нас в зависимости от обилия корма. В снежные и морозные зимы почти не увидишь хохлатых свиристелей или красноголовых чечеток. Холод птицам не страшен, он несет гибель лишь тогда, когда вместе с ним наступает голод. Может быть, поэтому многие пернатые в суровые морозы перебираются ближе к жилью человека.

В городе одной из птичьих гостиниц стала Обсерваторская горка. Здесь долго держатся стайки свиристелей и снегирей. И как бывает радостно в морозный день увидеть хлопотливую парочку чечеток, деловито снующих в бурьяне. На небе холодное солнце с «ушами», ветки деревьев покрыты бахромой изморози, а тут совсем рядом снуют милые птицы, и их голоса напоминают о прошедшей поре «бабьего лета».

В детстве я ловил этих птиц на пустырях и огородах. Сколько радости приносили мне своими несложными песнями чечетки! Весной я выпускал их на волю, и только одна прожила у меня много лет, став всеобщей любимицей.

Солнечный луч согнал с оконного стекла ледяной рисунок и заглянул в комнату. Пробежал по стене, пересчитал корешки книг на полке и, сверкнув зеркальным зайчиком, успокоился, наполнив комнату веселым светом.

На улице тоже все залито светом, теплым и, кажется, напоенным каким-то весенним ароматом.

В окно тихо постучали. Я поднял голову и увидел качающуюся ветку клена. Ветка была голая, только на самом ее конце торчали две разбухшие почки.

— Смотри! — словно говорил клен. — Живем, снова весна наступает!

У людей годы, как дорожные версты, мелькают и остаются позади; смена встреч и расставаний — итог всему, что ты сделал на земле… А для старого клена — это вечная смена сезонов года, оставляющая на ветках узлы, тонкие слои древесины в стволе да иногда раны, наносимые бурей. Не одно поколение людей уже отсчитало свои версты, а клен все стоит, каждый год зеленеет и сбрасывает листву, старый и многоликий. Еще вчера он казался строгим и обиженным, проливающим на землю слезы-капельки сладкого сока. А завтра его не узнаешь — весь раскудрявится, выпустив цветочные почки. Пройдет еще несколько дней, развернет клен листву и закроет окно от палящего солнца, даст прохладу.

На кромке Чистовского болота, что тянется от Песчаного озера к Чертову Городищу, стоит вздыбившаяся каменная глыба. Мартовское солнце пригревает камень, и он делится теплом с пятачком земли, на котором стоит тысячи лет. Кругом лежит снег, а с южной стороны глыбы темнеет узкая проталинка — первая прореха в одеянии зимы.

Проталинка покрыта мертвой взлохмаченной травой и все же выглядит настоящим оазисом среди снежной пустыни. По бурым травинкам ползают паучки, похожие на бескрылых комаров, снуют черные жужелки. У тонкой вербочки, прильнувшей к глыбе, на розовых ветках набухли почки, и через лопнувшие чешуйки проглядывают белые полоски будущих «барашков».

Вот так и начинается весна — с маленького, а потом развернется во всю ширь, по всей земле.

В своем дневнике я сделал отметку. «Наступила весна, совсем не заметив, как промчалась зима. Время бежит чертовски быстро. Не остановят его ни ветры, ни юркая поземка, ни волчий вой осатаневшей пурги. И то ли живем мы в космический век, то ли земля стала вертеться быстрее — но только больно стремительно катятся дни. Мигнуть не успеешь, как с календаря один за другим срываются отслужившие срок листочки.

В молодости время шло гораздо медленнее, как-то все успевал сделать, везде побывать. А нынче — по-иному. Вроде бы и зимы стали более суровыми, и костер не так греет, как в юности, и ружье, верный спутник в охотничьих скитаниях, реже будит таежное эхо.