Как мы к этому отнеслись? Как к необходимости выполнить свой долг. У нас за плечами было три года страшной войны (а кто пришел позже, тот быстро проникался общим духом). Мы привыкли к боевой работе, втянулись в нее. Для нас само собой разумеющимся было, что смысл жизни военного летчика это защищать интересы Родины там и тогда, как будет приказ, куда пошлет нас товарищ Сталин. Ну и конечно, самураи никакого сочувствия у нас не вызывали – такие же фашисты, только азиатские. А все мы были убеждены, что с фашистами, любого цвета, мирно ужиться нельзя – если не добить их без пощады, то они обязательно на нас нападут, и тогда воевать и умирать придется нашим детям и внукам. Так что отношения было чисто рациональное, мы изучали опыт воздушных сражений у Мидуэя, Гуадаканала, и других мест (удивляло немного, что некоторые координаты и даты были закодированы). Там была совсем другая война, не та, к которой мы привыкли, – ну не встречались мы над Балтикой с вражеской палубной авиацией, основным нашим врагом были зенитки кораблей, немецкие истребители над морем летали уже редко в 1943 году.
Большой интерес вызвало освоение нового оружия – управляемых бомб Х-1400, сбрасываемых со специально оборудованных Ту-2. На первый взгляд, казалось простым, держа машину на боевом курсе, поймать цель в обычный бомбардировочный прицел, и после сброса, с помощью ручки управления совмещать трассер на бомбе с целью. На практике все было много сложнее – самолет должен был плавно, но довольно быстро снижать скорость, чтобы самолет не обогнал бомбу и оператор мог удержать ее в поле зрения. И было понятие «допустимая по баллистике воронка», в которую должна укладываться линия, самолет – цель. При резких маневрах могли порваться провода управления – да и манипулировать бомбой оказалось весьма непросто, не говоря уже о том, что попасть ею, летящей в конце полета с околозвуковой скоростью, в узкую и длинную скоростную цель, при том что самолет также летел на высоте в несколько километров, а даже умеренный ветер заставлял вводить поправку, сбивая бомбу с курса. Поначалу дело не ладилось – привыкнуть к специфике управляемых бомб было тяжело, тем более что Ладогу, с ее плохой погодой, штормами и туманами, никак нельзя назвать легким полигоном. Но глаза удивляются, а руки делают – понемногу рос процент попаданий, благо наркомат щедро выделял нам и дефицитный авиабензин, и запчасти для машин, и учебные бомбы с инертной боевой частью, не говоря уже о том, что наша «мишенная флотилия» выходила в озеро по первому требованию. А мы были опытными пилотами-фронтовиками, сразу оценившими возможности, которые дает нам новое оружие – хотя бы тот факт, что мы теперь могли наносить удар, не входя в зону действия малокалиберных зенитных автоматов.
К сожалению, идея Ту-2 как единого морского ударного самолета оказалась неудачной. При всех достоинствах эта замечательная машина имела неустранимый недостаток: деформацию планера после нескольких крутых пике. Также боевая подготовка пилотов-торпедоносцев и пикировщиков сильно различалась, иметь же «универсалов», обученных обоим задачам, было очень затратно, и они все равно уступали бы спецам. Потому пришлось восстановить пикирующие бомбардировочные полки на Пе-2. Что было выходом – но при условии увеличения дальности и улучшения приборного оборудования этого самолета. Поскольку пикировала «пешка» хорошо, но ее боевой радиус, неполных 400 км, для тихоокеанского ТВД был недопустимо мал; да и нормальная бомбовая нагрузка в 600 кг тоже, работе по кораблям не соответствовала (в этом убедились немцы еще в сороковом, когда обнаружили, что полутонные бомбы, тогда основное оружие «штук», даже при прямом попадании далеко не всегда смертельны для британского крейсера или даже эсминца). И скорость «пешки» тоже не мешало бы увеличить!
Выручило КБ Мясищева, сделав практически новый самолет под старым наименованием, Пе-2И. С улучшенной аэродинамикой и новыми движками, характеристики были просто выдающиеся: скорость – свыше 650 км/ч, дальность – 2200 км, максимальная бомбовая нагрузка – 1500 кг, причем бомбоотсек был рассчитан на размещение укороченной модификации ФАБ-1000. Имелись у Пе-2И и дефекты – поначалу «сырые» двигатели ВК-107А, имевшие нехорошую привычку «стрелять» шатунами через 50 часов эксплуатации и ненадежная электрическая дистанционно управляемая турель с крупнокалиберным пулеметом УБТ, предназначенным для защиты задней полусферы. Забегая вперед, скажу, что параллельно с доводкой ВК-107А делали еще и модификацию с немецкими моторами DB-603. В результате Пе-2И с честью прошел суровые государственные испытания в сентябре 1944 года – параллельно шла подготовка к серийному производству машины; в конце октября морская авиация приняла первые 30 самолетов. А вот дистанционно управляемую турель поставили немецкую, по образцу Ме-410, работавшую нормально! Ну и конечно, защитой Пе-2И были высокая скорость, превосходившая скорость почти всех японских истребителей, и сильное истребительное прикрытие.
А летом сорок четвертого было принято временное решение (воистину, нет ничего более постоянного, чем «временное»), иметь несколько инструментов под разные задачи – в итоге в составе дивизии оказалось семь полков, два торпедоносных и три бомбардировочных на Ту-2, два пикировщиков на Пе-2! Тогда было решено переформировать дивизию в корпус, встал вопрос о подготовке личного состава – даже среди тихоокеанцев было много таких, кто новых самолетов прежде и не видел, летая на СБ, или даже на ТБ-3! Но эти заботы были лишь слабым подобием тех, чем мне пришлось заняться очень скоро!
В июле 1944 года меня вызвали в Москву. Неужели – завтра наконец на Дальний Восток? В наркомате ВМФ меня, после получасового ожидания, принял сам нарком, Николай Герасимович Кузнецов. Присутствовали еще четверо адмиралов – начальника Главного Штаба ВМФ Алафузова и его правую руку Степанова я знал, двое других были мне незнакомы.
– Здравия желаю, товарищ нарком, товарищи адмиралы! – приветствовал я собравшихся.
– Здравствуйте, товарищ Раков! – сердечно поздоровался со мной Николай Герасимович.
– С товарищами Алафузовым и Степановым вы знакомы – а вот с товарищами Лазаревым и Зозулей пока нет.
– Знакомьтесь, товарищи – это Василий Иванович Раков, лучший летчик ударной авиации флота, командир 1-й гвардейской авиадивизии РГК, – представил меня нарком, – это Лазарев, Михаил Петрович, командир К-25, – представил он мне высокого, подтянутого контр-адмирала с двумя Золотыми Звездами на кителе. – Это Зозуля, Федор Владимирович, начштаба Северного флота, – представил он мне полноватого контр-адмирала с одной Золотой Звездой.
Сегодня флотские офицеры, услышав упоминание «Лазарев М.П.» спрашивают, это который – наш современный, или кто Антарктиду открыл? Но уже тогда он был более чем известен в советском флоте. Война продвигает людей намного быстрее, чем мирное время, и очень многие люди, чьи имена гремели в победном сорок четвертом, были в невысоких чинах всего три года назад. Бесспорно, лучший подводник в мире, командир легендарной «моржихи» К-25, потопившей больше сотни вражеских кораблей (немец ла Перьер в прошлую войну имел счет в четыреста, включая сюда пароходики и шхуны, а вот ни одного линкора или крейсера там не было – зато в заслугах Лазарева были Арктический и Средиземноморский флоты Рейха, почти в полном составе). Однако же еще с лета сорок третьего Лазарев стал известен и как теоретик, некоторые новые идеи строительства флота и новой морской тактики, получившие достаточную известность в узких флотских и даже армейских кругах, приписывались ему. В то же время никто не знал его биографии, ходили слухи, что он едва ли не белоэмигрант, и даже не член партии – другие же утверждали, что прежде он служил в НКВД или в разведке, а в сорок втором вернулся; слышал даже версию, что он (конечно, по нашему заданию, и под чужим именем) был одним из лучших подводников кригсмарине, в «битве за Атлантику» в сороковом – и оттого ненавидит англичан еще больше, чем немцев. Нарком представил нас друг другу буднично, как бы между делом.
