Марчмонт-стрит еще не проснулась, только газетный киоск, узкий, с провисшим потолком, как картонный домик, источал желтый свет. Я подошел, купил жвачку. Небо хмурилось, я подумал, пойдет ли снег. Естественно, ее я не встретил, никакая тень, закутанная в макинтош, не подошла к киоску купить газету. Поколебавшись, повернул в сторону Тависток-сквер. Мимо проезжали такси. Почти ни в одном окне, выходящем на площадь, не горел свет.

Я должен был остановиться. Я обязан был остановиться прямо сейчас. С выпрыгивающим из груди сердцем я повернулся и бросился назад, пробежал по Грейз-инн-роуд и, запыхавшийся и надышавшийся морозным воздухом, прибыл на работу.

— МакДара, — я схватил телефонную трубку. — Расскажи, расскажи, что происходит!

— Ты почему так тяжело дышишь?

— Что происходит? — говорил я, пытаясь успокоить дыхание. — С тобой?

— Ты имеешь в виду… Ты же знаешь, я не могу говорить, — сказал он, понизив голос.

— Я… я… — попытался что-то объяснить я, но понял, что мне нечего сказать.

Мне нужно было увидеться с ней. Еще один раз. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. И это нужно было сделать сегодня. Работал я урывками, в перерывах, чтобы скоротать время, которого у меня не было, размышлял о своем плане, мерил шагами офис, позвонил нескольким своим журналистам, вместо того чтобы, как обычно, послать им письмо по электронной почте. Заместитель редактора давил на меня, чтобы я нашел какого-нибудь известного писателя, у которого можно было взять интервью, поэтому мне нужно было сделать еще несколько звонков.

В двенадцать двадцать пять я вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что, если сейчас, именно сейчас, выйду на обеденный перерыв и двинусь на запад по направлениюк Блумсбери, я обязательно встречу ее. Это озарение явилось мне в форме нехорошего предчувствия. Я встал, ощущение безумия, как песок, просеялось через мозг, когда ясхватил ключи и бумажник, позабыв о куртке. Я замешкался, толкнул ногой свое кресло так, что оно отъехало к столу.

Терять было нечего.

— Нужно встретиться с писателем, — сказал я редактору книжного раздела, на что он понимающе кивнул. — Надо прийти пораньше, — добавил я, и он посмотрел на меня внимательнее.

От жара стискивало грудь.

Порыв холодного воздуха на улице остудил меня. Мороз резанул по телу прямо через пиджак, я засунул руки в карманы, понимая, что не буду, как дурак, возвращаться за курткой. Воздух впивался в легкие, а я в облаке пара вприпрыжку бежал по Теобальд-стрит на запад, пока не достиг Брансуик-сквер. Мимо проходили люди, ледяной воздух делал их фигуры особенно отчетливыми. Я был уже в Блумсбери, но ее пока не встретил. Недоуменно посмотрел по сторонам.

Перебежал на другую сторону улицы и, перепрыгивая через три ступеньки, поднялся по лестнице «Брансуик-центра». Может быть, она в фойе кинотеатра? Я мог выманить ее в китайский ресторанчик напротив, из которого на улицу шло тепло (о, теплота!) и запах чего-то горячего и соленого, от которого сводило живот. Там мы могли бы поговорить. А где сейчас Лелия? Что, если она решила сходить за покупками в «Сейфуэй»? У нас дома вообще есть какая-нибудь еда? Пока шел, попытался напрячь мозги, но они, похоже, совершенно промерзли, я смог только представить себе пустой холодильник с коркой льда на морозильнике, прямо какой-то символический образ из фильма для детей. О Лелия. Ох-охо.

Мой недавно появившийся внутренний психорадар вроде бы уловил какие-то дрожащие волны, я ощутил приступ тошноты, когда меня ошарашило очередной твердой уверенностью: я ее наверняка встречу, если пойду на Марчмонт-стрит. Туда я и поспешил нетвердой походкой — ноги уже задеревенели от холода. На улице было людно и грязно, наперебой сигналили машины. Сильвии Лавинь там не было. Я побежал обратно, влетел в кафе, где мой промерзший насквозь пиджак обволокло теплом, хотя в легких все еще чувствовался лед. Черт побери, подумал я. Я же был уверен, что встречу ее, как только выйду из офиса. И не встретил! Но я же былуверен.Нет, для этого нужен другой глагол, раздраженно подумал я и представил себе комиссию этимологов. В памяти всплыло имя С. Т. Онионс, оно приходило мне на ум всякий раз, когда я думал о словарях. Имя редактора старого толстого «Краткого оксфордского словаря» въелось мне в память, еще когда я корпел над ним во время учебы в школе, и теперь ассоциировалось с самим словом «словарь». Это был один из тех маленьких раздражающих пунктиков, предвестников безумия, которые постоянно роились у меня в голове.

Я стоял в окружении дешевой сосновой мебели и железных чайников и крутил в кармане мобильник, меня распирало от негодования и собственной тупости. Но я должен был сделать это. Должен был довести дело до конца.

Достал обжигающе холодный кусок металла. Набрал номер, который сохранил в памяти, когда она прислала мне первую эсэмэску.

— Привет, — сказал я, когда она ответила, и, как только я услышал ее голос, на душе у меня потеплело. — Мы можем увидеться?

— Конечно, — ответила она.

В теплом кафе я забыл о «Сейфуэй». Втянул голову в плечи, чтобы, не дай Бог, не быть случайно замеченным, дрожащий человечишка в грязной забегаловке. Ждал.

Сильвия пришла с шарфом на шее, в своем макинтоше, который на этот раз был перевязан на талии поясом, и выглядела очень по-европейски, тени под глазами и бледность кожи делали ее похожей на худенькую француженку времен войны.

— Давай пройдемся, — предложил я и взял ее за руку. Мы молча отправились на Брансуик-сквер, где высокие конские каштаны щерились голыми ветками, голая земля была вся в окурках и молодые матери в окружении мужчин, потягивающих пиво «Спэшиал Бру», безмятежно толкали перед собой коляски.

— Джейн Остин считала, что здесь особенный воздух, — заметила она.

— На Брансуик-сквер?

Над нами, мигая огнями, пересек небо самолет. Потом мне часто вспоминался этот самолет, который выбрал именно тот момент, чтобы низко пролететь над нашими головами в начинающем сереть небе.

— Наверное, снег пойдет, — предположила она, когда мы остановились на дорожке у одного из каштанов.

— Да, — согласился я, осматриваясь по сторонам. — Наверное.

Дерево вздымалось над нами, как башня. Я нагнулся; мне было так холодно, что казалось, будто кровь превращается в лед, будто я в Арктике, мое тело коченеет и я умираю; и мои губы, две ледышки, встретились с ее горячими устами и растаяли. Время остановилось и рассыпалось на отдельные краткие секунды. Ее губы чуть-чуть шевельнулись, едва заметное напряженное движение — и в следующую секунду она отвернулась. Чувство унижения захлестнуло меня. Кожа на шее загорелась от детского ощущения ущемленного самолюбия.

— Я… — раздался голос у меня за спиной.

Обернувшись, я увидел Катрин, которая стояла на дорожке совсем рядом с нами. Смутившись, я вспомнил, что она работает на Кингс-кросс. На ее лице застыло ужасное выражение, которое как будто говорило «не может быть».