Здесь следует кратко коснуться двух аспектов гитлеровской политики вооружения. Третий аспект требует более подробного рассмотрения.
1. Часто утверждается, что экономическое чудо Гитлера и его военное чудо в сути были одним и тем же, создание рабочих мест было достигнуто целиком или по крайней мере в существенной степени через вооружение. Это не соответствует истине. Конечно, всеобщая воинская повинность устранила несколько сотен тысяч потенциальных безработных с улиц, а массовое производство танков, орудий и самолетов обеспечило несколько сотен тысяч рабочих металлургической отрасли заработком и хлебом. Но подавляющее большинство из шести миллионов безработных, которые достались Гитлеру, нашли заново свою работу в совершенно нормальных гражданских отраслях экономики. Геринг, который в своей жизни произнес много хвастливой бессмыслицы, пустил тогда в оборот вводящую в заблуждение пословицу: «Пушки вместо масла». В действительности Третий Рейх производил и пушки, и масло, и еще много всего прочего.
2. У вооружения также была важная внешнеполитическая сторона: оно означало одновременно аннулирование решающей части Версальского мирного договора, то есть политический триумф над Францией и Англией, а также радикальное изменение соотношения сил среди европейских держав. Но об этом следует вести речь в связи с другим, в главе «Успехи». Здесь же, где мы имеем дело с достижениями Гитлера, нас интересует достижение как таковое.
3. В этом достижении (вооружение Германии) спрятан один полностью личный вклад Гитлера, который заслуживает краткого рассмотрения. Мы говорили выше, что колоссальная детальная проработка вооружения была делом не Гитлера, а военного министерства и генералитета. Из этого есть исключение. Одним определенным детальным вопросом, который позже, в ходе войны, проявил себя в высшей степени важным, Гитлер занялся лично и сам определил организацию нового вермахта, и тем самым его будущий способ действий. А именно: пойдя против все еще превосходящего мнения большинства военных специалистов, он настоял на создании интегрированных, самостоятельно действующих танковых дивизий и танковых армий. Эти новоявленные войсковые образования, которыми в 1938 году обладала только германская армия, в первые два года войны проявили себя как решающее оружие в военных действиях и были позже переняты всеми другими армиями. Их создание — это личная заслуга Гитлера и оно представляет его величайшее достижение в военной области — большее, чем его спорная деятельность в качестве Верховного Командующего в войне. Без Гитлера меньшинство среди немецкого генералитета — представленное прежде всего Гудерианом — которое поняло возможности самостоятельного танкового оружия, очевидно так же потерпело бы поражение от консервативного большинства, как и в Англии и во Франции, где защитники танков Фюллер и де Голль как известно не смогли преодолеть сопротивление традиционалистов. Едва ли будет преувеличением сказать, что в этом мало интересном для публики внутреннем военном конфликте были предрешены исходы военных кампаний 1939–1941 гг., в особенности французской военной кампании 1940 года. То, что Гитлер при этом принял правильное решение, это — в противоположность к его другим, им самим тотчас же эффектно вынесенным на публику достижениям — скрытое достижение, которое сначала вовсе не снискало ему популярности; напротив, оно сделало его среди консервативных военных исключительно непопулярным. Но оно оправдалось позже — в его военном триумфе над Францией в 1940 году, что заставило на время потерять веру в себя даже его последних и самых упорных немецких противников.
Однако уже до этого, уже в 1938 году Гитлеру удалось привлечь на свою сторону подавляющее большинство из того большинства, которое в 1933 году еще голосовало против него, и это возможно является его самым величайшим достижением из всех. Это то достижение, которое заставляет выживших стариков стыдиться, а для родившейся позже молодежи непостижимо. Сегодня легко слетает с языка — у стариков: «Как мы могли?», у молодых «Как вы могли?». Но тогда это требовало совершенно исключительных прозорливости и проницательности, чтобы распознать в достижениях и успехах Гитлера уже скрытые корни грядущей катастрофы, и совершенно исключительной силы характера, чтобы не поддаться на воздействие этих достижений и успехов. Лающие, с пеной у рта речи Гитлера, которые, если прослушать их сегодня, вызывают отвращение и возбуждают хохот, тогда часто имели фактическую основу, которая внутренне не давала слушателю возражать. Это фактический фон действовал на слушателей, а вовсе не лай и пена у рта. Вот выдержка из речи Гитлера от 28 апреля 1939 года:
«Я победил хаос в Германии, восстановил порядок, неслыханно поднял производство во всех областях нашей национальной экономики… Мне удалось семь миллионов безработных, страдания которых так терзали наши сердца, всех без остатка снова включить в полезное производство… Я не только политически объединил немецкий народ, но также и дал ему вооружение, и далее я пытался страницу за страницей устранить тот договор, который в своей статье 448 содержит самое подлое насилие, которым когда–либо подвергались народы и люди. Я вернул обратно в Рейх грабительски отобранные у нас в 1919 году провинции, я вернул обратно Родину миллионам оторванным от нас и глубоко несчастным немцам, я восстановил тысячелетнее историческое единство немецкого жизненного пространства, и я … постарался все это сделать, не проливая кровь и не подвергая мой народ или какой–либо другой страданиям войны. Я, еще 21 год назад неизвестный рабочий и солдат своего народа, … создал все это своими собственными силами…»
Отвратительное самовосхваление. Смехотворный стиль («…семь миллионов безработных, страдания которых так терзали наши сердца.») Но, черт побери, все это правда — или почти все. Если же кто будет цепляться к паре вещей, которые возможно все же не соответствуют истине (победил хаос — без конституции? Восстановил порядок — при помощи концлагерей?), будет порой казаться самому себе упрямцем, мелочно выискивающим недостатки. Остальное — какие доводы можно было выдвинуть против этого в апреле 1939 года? Ведь экономика действительно расцветала, у безработных действительно снова была работа (их было не семь миллионов, а шесть, но ладно), вооружение было действительностью, Версальский договор действительно стал мертвой бумагой (и кто бы в 1933 году посчитал бы это возможным!), Саар и Мемельская область действительно снова принадлежали Рейху, равным образом как и австрийцы и судетские немцы, и они действительно радовались этому — их торжествующие крики еще звучат в ушах. Войну это чудесным образом действительно не вызвало, и то, что Гитлер двадцать лет назад действительно был неизвестным, никто не мог оспаривать (вообще–то вовсе не рабочим, ну да ладно). Действительно ли он все это создал своими собственными силами? Естественно, у него были помощники и сотрудники, но можно ли искренне утверждать, что все это могло произойти и без него? Можно ли таким образом еще отвергать Гитлера без того, чтобы отвергать все, чего он достиг, и не были ли в сравнении с этими достижениями его неприятные черты и его злодеяния всего лишь изъянами внешнего?
Какие вопросы задавали (могли задавать) старые противники Гитлера, образованные и обладающие художественным вкусом бюргеры, даже верующие христиане или марксисты, в середине и в конце тридцатых годов в виду неоспоримых достижений Гитлера и чудесных свершений, это: может быть, мои собственные мерки неверны? Быть может, все, что я учил и во что я верил, не соответствует истине? Разве не опровергает меня все, что происходит перед моими глазами? Если бы мир — экономический мир, политический, моральный мир — был бы действительно таким, в какой я верил, ведь тогда такой человек очень быстро и самым смехотворным образом потерпел бы крушение, да, и вообще бы он не зашел настолько далеко, насколько он зашел! Но он менее чем за двадцать лет из полнейшего ничтожества стал центральной фигурой мира, и все ему удается, даже казалось бы невозможное — все, все! Разве это не доказательство? Не принуждает ли это меня к генеральному пересмотру всех моих представлений, в том числе эстетических, в том числе моральных? Не следует ли мне по крайней мере допустить, что я заблуждался в своих достижениях и предсказаниях, и стать со своей критикой очень сдержанным, со своими суждениями очень осторожным?
