1936 год

Томочке было всего пять лет, когда деревенские мальчишки привели её к маленькой сторожке у Троицкой церкви, пообещав показать что-то «жутко страшное». Девочка первой заглянула в узкую щель в рассохшейся деревянной стене и не увидела ничего кроме чего-то огромного, прислонённого к стене: то ли ящик большой, то ли корыто.

- Знаешь, что это такое? - спросил её Ваня и, набрав в грудь побольше воздуха, выдохнул – Гроб! Самый настоящий!

- А что это? - не поняла девочка.

- Вот помрёшь, положат тебя в него, крышку гвоздями забьют и закопают в землю, - стоявший тут же Петька сделал страшные глаза – а потом тебя черви съедят и ничего от тебя не останется!

- Ничего-ничего? - Томочка чуть не плакала.

- Ни одной косточки! - зловеще подтвердил Ваня.

Девочка замерла от страха. Но тут на тропинке, ведущей к церковному кладбищу появился старик в чёрной рясе и остроконечной шапочке. Тяжело опираясь на посох, подошёл он к благоухающему кусту жасмина и, достав носовой платок, начал класть в него ароматные белые цветки.

- Дедушка Ефрем! - закричали мальчишки и бросились к старику.

- Здравствуйте, мои хорошие, - ответил он своим мягким голосом.

Томочка тоже подошла ближе.

- А это что за Рыжик? - спросил старик, наклонясь к девочке.

Томочка, смутившись, закрыла лицо ладонями. Тёплая ласковая рука опустилась на её голову, пригладила непокорные кудряшки. Девочка медленно раздвинула пальцы и осторожно взглянула в лицо отца Ефрема. Что за глаза! Добрые, ясные, прозрачные как у новорожденного.

- Дедушка Ефрем, - осмелилась прошептать Томочка, - а это ваш гроб в сарае?

- Мой.

- А это правда, что когда умрёшь, червяки съедят и ничего не останется?

- Тела не останется, - объяснил старик, - а душа вечная к Богу вознесётся.

- Правда? - девочка уже открыто смотрела в глаза этого удивительного монаха.

- Истинная.

Так хорошо стало Томочке, ясно и понятно. Слёз как не бывало.

Отец Ефрем направился в свою сторожку, в которой жил последние годы. Ребята побежали за ним, только не вошли в низкое деревянное строение, сгрудились на пороге. Томочка заглянула внутрь: у стены топчан с матрасом, стол, стул, прислонённая к стене гроб-колода. А по стенам – иконы старинные и перед каждой свечки.

Достал отец Ефрем холщовый мешочек, подошёл к детям.

- Посмотрим, кому что сегодня достанется, - сказал он, протягивая раскрытый мешочек ребятам. Те, зажмурившись, засовывали в него руку и вытаскивали, кто кусочек хлебушка, кто печенье, а кому-то доставался целый кусок твёрдого белого сахара, который невозможно разгрызть.

Давно нет в церкви священника, сняты колокола с колокольни. А люди всё равно приходят, приносят еду. Да разве ж съесть столько отцу Ефрему! Много ли ему, старику, надо – кусочек хлебушка да стакан водицы. Тем и сыт. А подношения нищим раздаёт. Много их сейчас на Руси, ах, как много. Сердце разрывается.

Дети, проглотив угощение, затеяли игру в горелки. Носятся босые под палящим солнцем, смеются.

Отец Ефрем опускается на траву, вытряхивает из мешочка крошки, и тут же прилетают к нему голуби с заброшенной голубятни, что стоит у самого края кладбища, там, где оно переходит в редкий подмосковный лес.

Смотрит отец Ефрем на ясное голубое небо, на источающий сладкий запах куст жасмина, на веселящихся ребятишек, и не верится ему, что закрыт и разграблен монастырь, в котором он думал встретить свои последние дни, что разрушается и этот храм, давший ему приют на долгие годы, что арестован его прежний настоятель отец Василий... что с ним? Где он? Жив ли ещё? Или принял мученическую смерть?

Да и был ли тот день, 4 марта 1919 года, который отец Ефрем до конца дней своих не сможет забыть...

Они ворвались в собор во время богослужения. Возбуждённые оголтелые прервали божественные песнопения грубыми криками и, размахивая постановлением об организованном вскрытии мощей, потребовали открыть раку преподобного Саввы.

Отец Ефрем обратился к пришедшим с увещеванием благоговейно отнестись к мощам преподобного отца, но был прерван возмущёнными криками: «Замолчи! Делай, что приказано!»

Тогда ему пришлось снять с мощей все покровы, вынуть подушки и вату, распороть схиму и мантию, скрывающие кости святого.

- Чего ты там копаешься! - не выдержал кто-то и, оттолкнув монаха, вытащил наружу голый череп.

- И это ваши нетленные мощи? - закричал рыжий, весь в оспинах мужик. - Дурите народ! Сдох ваш святой! Сгнил! Вот он! Вот всё, что червяки не доели! - и выкинул на пол оставшиеся кости.

Отец Ефрем невольно подался вперёд, чтобы остановить богохульника, но кто-то из братии аккуратно потянул за локоть: «Не ходи!» И вспомнились отцу Ефрему слова самого преподобного, сказанные им незадолго до своей кончины: «Придёт время, на земле люди забудут Бога и будут над Ним смеяться, к власти придёт антихристова сила. Она выгонит меня из монастыря, но я совсем не уйду. Я переселюсь в другое место, где ещё часть людей не забудет Бога, и я буду за них молиться перед концом света».

«Господи, вразуми грешных», - зашептал отец Ефрем.

- Эй, дед, чего бормочешь? - рыжий подошёл совсем близко, дохнул тяжёлым запахом больного желудка. - Поцелуй, поцелуй своего заступника! - и начал совать череп в лицо монаха. - Любишь его? Любишь?

Отец Ефрем невольно отшатнулся.

- Не любишь, - заключил рыжий. - Так вот ему тогда! - и смачно плюнул на матовый лоб черепа.

Тяжелый вздох прокатился по храму, отец Ефрем перекрестился.

Кости в раке уложили «ёлочкой», приставив сверху перевёрнутый череп «для смеху» и запретили приближаться к ним «до особого распоряжения».

На следующий день отец Ефрем с болью в сердце читал расклеенные по городу листовки, призывающие всех взглянуть на мощи, «выставленные на всеобщее обозрение трудящимися».

Отец Ефрем открыл глаза. Задремал? В последнее время это с ним часто случалось. Ведь ночью-то и не спит совсем: открывает храм, зажигает свечи, молится вместе со всё сокращающейся паствой о вразумлении безбожников.

А птицы-то как поют! Заслушаешься!