Было уже далеко за полночь, и я с тревогой думала, что вот сейчас мне тоже окажут помощь и отпустят. И нам придется идти пешком, в темноте и безлюдье. Я представляла, как мне будет неудобно перед всеми, что я задала им столько хлопот, не дала выспаться. Однако мой анализ крови показал сильное воспаление в организме. Действительно начинался перитонит. Меня тут же подняли в палату.

Дежурная врач, наконец-то, оказалась женщиной, да еще чужой, которой не стыдно было бы рассказать, с чего начались мои неприятности. Она, немолодая уже, сидела в длинном коридоре за столом, упертым в стенку, и устало смотрела на меня, спешащую втолковать ей одно: мне надо побыть одной, надо остановить метеоризм.

— И это все? — спросила она, подняв брови.

— Думаю, все.

— Как же ты допустила до такого? Почему не вышла в туалет, не помогла себе вовремя?

— Стеснялась, ведь все время вокруг было много людей.

— Вот что, — врач приветливо улыбнулась, взяла меня за локоть, — есть у нас отдельная палата. Я сейчас сделаю тебе укол, уложу в постель и, пожалуйста, ты уж там не стесняйся. Ладно?

— Да, я постараюсь.

— Чтобы к утру была как цветочек!

Наутро мне, конечно, стало легче, живот опал, стал мягким, но лечение последствий продлилось еще две недели.

Ленинград, Ленинград… Чудный, роскошный город. Не думала я, что мое знакомство с ним будет таким. И дорогие ленинградцы…

В очередной раз на меня покушалось небытие, но мне повезло встретить их, ленинградцев, и они — чужие люди, в далеком краю — вернули меня к жизни. А родные и близкие об этом даже не подозревали. Какой странной оказалась моя судьба и одинокой!

А за пределами моей болезни, на внешних орбитах происходили свои драмы. Не знаю, чем занимался Анатолий Михайлович, куда ходил, с кем общался. Кажется, он просто гулял, наслаждался покоем чужого города, который для приезжего человека всегда является лишь фоном для полета над реальностью.

Впрочем, он встречался с Рисом, показал ему мой доклад, с которым я собиралась выступать у них на семинаре и который был у меня с собой в отпечатанном виде. Этого оказалось достаточно. Наверное, они в общих чертах набросали договор о сотрудничестве, но без меня Ступницкий, конечно, не мог во всех деталях определиться с тем, что нам не помешало бы поиметь от Невского завода и что мы могли им дать, так что моего появления там все равно ждали. Об этом он рассказывал, навещая меня в больнице, принося еду. Привалило счастье, говорю это с иронией, и его сестре, ведь отмахнуться от ситуации просто так она не могла по многим причинам. А мне нужна была строжайшая диета, лечебное питье из трав, и ей пришлось все это готовить: свежие бульоны, отвары — и приносить в очередь со своим гостем.

Пришлось Анатолию Михайловичу утрясать и еще один вопрос — сообщать в институт о сложившейся у нас ситуации и продлевать себе командировку на время моей болезни. Как понятно из логики событий, сделать он это смог тогда, когда определилась дата моей выписки из больницы. Мне этого делать не надо было, моя командировка продлевалась автоматом — просто ее сроки переносились на период после выздоровления.

А где-то существовала его семья, о которой пора сказать несколько фраз. Боюсь, они будут слишком нелицеприятны, но из песни слов не выбросишь. Не моя это песня, не мне за нее и отвечать.

Своей женой Анатолий Михайлович тяготился, поскольку она была невежественной и скандальной особой, не ровней ему, что немедленно бросалось в глаза любому, кто с нею сталкивался. Это был что называется маргинальный брак. Так уж получилось, так распорядилась судьба, видимо, ему в отместку за замашки сынка из высокопоставленной семьи, мажора, как теперь бы сказали. Анатолий Михайлович, бывая на танцах в городском парке, любил по ходу событий подмять под себя какую-нибудь сговорчивую девку и не видел в этом серьезного факта. Он ни лиц этих девок, ни имен не запоминал.

Да и не он один так поступал! Даже и в наше время, случившееся десятью годами позже, этот метод развлечения был у парней одним из излюбленных. Предпочитали для таких нужд поварих и медсестер — лиц, которые по долгу службы регулярно наблюдались у санитарных врачей и должны были быть здоровы.

Случилось так и с этой, что впоследствии стала женой Анатолия Михайловича, она тоже была медсестрой. Как обычно, он использовал ее при первой встрече, тут же под кустами, на заплеванной земле. С его стороны явной глупостью, следствием нетрезвости было, пожалуй, не это, а то, что он поддался на уговоры и встретился с нею во второй раз. Желание побузить в хмельном головокружительном состоянии до добра не доводит. Тут — та же история. Эта особа, выпытав у него, кто он и с какой семьи, вскоре объявила себя беременной. Естественно, в положении его родительской семьи и в его личном положении порядочного человека, он вынужден был жениться на ней.

Заводить знакомства в сомнительной толпе, на тырле, куда одни искательницы приключений шли от отсутствия иных возможностей, другие от непонимания о приличиях, а парни — для практики знакомств, для анонимного необременительного секса прямо там же, недалеко отойдя от освещенного места, тогда считалось позором. Толпа тел, сбившаяся в кучу для развлечения, — это дно. Умный человек его избегает как чумы, как мора и погибели. Для удовлетворения похоти опуститься до дна и то решались не все, а для создания семьи — практически никто не решался. Уличные знакомства презирались даже самыми простыми семьями, если в них преобладал здравый смысл.

Но, по словам Анатолия Михайловича, он женился именно так. Именно так и относился к жене. Барышня ему попалась не просто ушлая, но скандальная, неуживчивая и ленивая. Куда бы ни устраивала ее на работу Лидия Михайловна, сестра Анатолия Михайловича, которую я впоследствии хорошо знала, нигде эта особа не уживалась, везде затевала склоки и пересуды, работать не хотела, пускалась в интрижки.

И вот она, узнав, что муж не приедет из командировки в срок, загорелась подозрениями. Какими? Конечно, грязными. Ведь именно таким был ее личный опыт, другого она не знала. Набравшись смелости, позвонила в приемную директора, представилась и спросила, чем вызвана задержка мужа в командировке. Ничего не подозревающая Галина Михайловна, опытнейшая и дипломатичная секретарь Гавриленко, которую он брал с собой, куда бы его ни переводили, ответила, что в командировке опасно заболела сотрудница, с которой он поехал, и ее нельзя оставлять одну в чужом городе.

— Кто она? — задохнувшимся голосом спросила жена Ступницкого, уже слышавшая приятные отзывы обо мне в связи с теми контрольными, что я выполняла для Сережи, сына Лидии Михайловны.

Галина Михайловна и на этот вопрос ответила без утайки, как бы на ее месте сделали многие, кто живет безупречной жизнью и кто не сталкивался что называется с бульварными женщинами.

После выписки я вернулась в гостиницу, куда по моей просьбе Ступницкий накануне перенес вещи. Это было рядом с заводом, удобно для работы. Назавтра я собиралась наконец-то встретиться с Рисом, который после рассказов Анатолия Михайловича все больше обрастал легендами в моем воображении. Я была сосредоточена только на этом, остальное казалось пустяками, не стоящими внимания.

Сам Анатолий Михайлович по-прежнему проживал у сестры. Какими там телеграммами бомбила его жена, не знаю, но вот он прибежал ко мне с последней из них, весь бледный.

— Смотри, что эта мерзавка пишет, — он протянул мне прямоугольник послания. — Для нее нет ничего святого, я не верю ей.

Я пробежала глазами текст: «Возвращайся немедленно зпт наша дочь при смерти тчк твоя жена».

— Ну что мне делать? — спросил он.

— Езжай, конечно, но сначала введи меня в курс дела с вашими предварительными договоренностями. Ты же понимаешь, что в сложившейся ситуации, осложненной твоей женой, нам особенно важно вернуться в институт с реальными результатами.

— Да, понимаю. Иначе она такую тень на плетень наведет, что не отмоешься.