Хорошее настроение появлялось от одной поездки сюда, от прогулки по городу. А тут еще и письмо, само по себе показательное, да еще с обнадеживающей резолюцией — авось отпустят поехать. Я вскочила в кабинет ученого секретаря с распахнутыми глазами и порозовевшими от возбуждения щеками.

— Вот! — протянула Анатолию Михайловичу письмо: — Представляешь?! Что скажешь?

Я протянула письмо Ступницкому, подмигнула его секретарше и уселась, затаив дыхание. Он читал долго, наверное, перечитывал: густые брови цвета созревшей ржи сошлись к переносице, красиво очерченные губы беспокойно двигались, выражение полного лица отражало озабоченность. Наконец, знакомое подергивание уголка рта и улыбка:

— Так это же Рис! — он облегченно откинулся на спинку стула, дернул плечом: — Вольдемар Фридрихович Рис. Я тебе говорил о нем. Помнишь?

— Это который сидел в ГУЛАГе?

— Он!

Анатолий Михайлович встречался с человеком, подписавшим присланное приглашение, на одной из научных конференций в Таллине.

На самом деле Рис просил называть его Владимиром Федоровичем. Вот что об этом свидетельствует в своих воспоминаниях «Постскриптум» Борис Викторович Раушенбах, советский физик-механик, один из основоположников советской космонавтики, академик АН СССР, академик РАН, лауреат Ленинской и Демидовской премий, действительный член Международной Академии астронавтики, Герой Социалистического Труда: «Рис, ученый-машиностроитель, турбинщик, по характеру несколько меланхоличный, а иногда и паникер. Примечательно, что, уже будучи нездоровым и зная о своем нездоровье, он сказал: “Не дай Бог, когда я умру, на моей надгробной плите напишут — "Вольдемар Фридрихович Рис"!” Он до последнего момента своей жизни хотел оставаться русским, Владимиром Федоровичем...»

— Вспомнил обо мне! — с гордостью произнес Анатолий Михайлович, потрясая письмом в воздухе, и снова принялся изучать его, кажется, еще более взыскательно, чем в первый раз, а потом растеряно спросил у меня: — А где же тут про меня?

— Не знаю, — я просто не знала, что сказать.

— Это же тебя одну они приглашают! И посмотри, тут написано, что приглашают на две недели!

— Так получается, — я не очень вчитывалась в письмо и про две недели ничего не заметила, зато видела, как неприятно Ступницкому это открытие, и приготовилась к тому, что он посчитает мою поездку нецелесообразной. Хотя ведь, институт ни копейки на нее не потратится, разве что на мою зарплату...

— Ну, Рис молодец, приметил умную головушку и сразу давай знакомиться. Ничего не пропустит!

— Так что ты решаешь ответить Николаю Георгиевичу, поеду я или нет? В Ленинград-то хочется.

— Конечно, поедешь! — Анатолий Михайлович вскинул на меня взгляд глубоких серых глаз. — Ты что, сомневалась? Даже и я постараюсь поехать. У меня же там двоюродная сестра живет! А я у нее был только один раз и то проездом.

— Завод поселит меня в своей гостинице.

— Ну, это тебя, как гостью. А мне зачем гостиница?

И он вышел из кабинета. Вопрос о его поездке был решен в пять минут, так как сам Гавриленко считал, что Ступницкому надо ехать.

— Может быть, Любовь Борисовна сделает хороший доклад и заинтересует Риса, но договориться о совместной работе, конечно, не сможет. А надо ковать железо, пока горячо, — сказал он, когда Анатолий Михайлович обрисовал ему ситуацию. — Оформляйте командировки.

Так мы оба получили возможность побывать в Ленинграде, чему я радовалась, ибо страшилась одна ехать так далеко от дома и в незнакомое место. Всю дорогу я волновалась и расспрашивала Ступницкого о Владимире Федоровиче Рисе, старалась представить этого человека, который так внимательно отнесся к моим публикациям.

По словам рассказчика, это был не спортивный, но хорошо сложенный мужчина, высокий, худощавый, стройный и гибкий, возрастом старше моих родителей, с седыми волосами. В костюмах предпочитал коричневый и темно-синий цвета. Наружности он был не славянской, так как происходил из этнических немцев нашего Поволжья, но с обрусевшей душой и удивительно энергичным и неугомонным интеллектом. По натуре это был настоящий интеллигент, пытливый, увлеченный исследованиями человек, доброжелательный и предупредительный к коллегам и ученикам, вообще ко всем, кто его окружал. Возможно, этому его научила жизнь, в которой было пережито достаточно драм, была даже трагедия. Совсем молодым Рис женился на коллеге, и жена верно ждала его из трудовых лагерей, где, как и всем русским немцам, ему довелось побывать в годы войны. Но вскорости по его возвращению она погибла, буквально на его глазах, при испытании новой турбины — экспериментальный образец разлетелся на куски, и один из них попал женщине в голову.

— Владимир Федорович очень уважает женщин с мужским складом ума, как и я, — хохотнул Анатолий Михайлович. — Правда, он сам блестящая умница, чего не скажешь обо мне, я теории усвоил плохо. Он считает, что в технических науках без таких сотрудниц обойтись невозможно, ибо они незаменимы при создании экспериментальных методик и математическом описании изучаемого вопроса.

— Женщины вообще более скрупулезны, — поддержала я разговор. — Это психологическая аксиома.

До войны Рис работал в Ленинграде на том же самом Невском машиностроительном заводе, который стал считаться военным объектом, так как перешел на выпуск продукции для фронта. Как у ведущего специалиста него была броня, то есть освобождение от призыва на фронт, тем не менее общее указание изолировать всех немцев не миновала и его. Он ведь был не просто немцем, а настоящим немцем, получившим немецкое воспитание, ибо родился в селе Степное, что в АССР немцев Поволжья, это Куккусский район. Перед войной вынужден был уехать в Свердловск, а уже оттуда его направили в трудовую армию. Приказ об этом 21 марта 1942 года подписал Свердловский ГВК. Работать он попал на Тагилстрой. А убыл оттуда по хлопотам коллег 12 июня 1943 года. Но все равно до конца войны Рис работал на нескольких крупных металлургических предприятиях, и лишь в 1945 году вернулся в Ленинград на Невский машиностроительный завод, где вскоре был назначен главным конструктором по компрессоростроению.

— Не думайте, что это было осуждение. Это была именно изоляция, а не арест, как теперь любят привирать многие, строя из себя страдальцев, — позже говорил мне сам Владимир Федорович. — Нам, немцам, не совсем доверяли, боялись провокаций, и это оправдано в условиях войны. Зато нас уберегли от боев и смерти, используя на трудовых фронтах. Я рад, что все равно послужил своей Родине для достижения Великой Победы.

С академиком, руководителем Международного Союза российских немцев Борисом Викторовичем Раушенбахом я позже встречалась в Москве, когда приезжала на научные семинары в авиационный институт. Конечно, как бывает при знакомстве, мы находили общих знакомых, вспоминали об интересных моментах своей жизни.

Вот что рассказывал сам Борис Викторович о тогдашнем ГУЛАГе, о своих трудовых лагерях, где упоминался и Рис:

— Сидел вместе с нами очень интересный человек, ленинградец Владимир Федорович Рис, инженер-турбинщик. И во время так называемой отсидки он стал... лауреатом Сталинской премии! За разработку конструкции, освоение серийного производства и внедрение в народное хозяйство газотурбинного агрегата ГТ-700-5 с нагнетателем 280-12 для компрессорных станций магистральных газопроводов. Группа инженеров за свою работу получила эту наивысшую в нашей стране премию, и он получил ее вместе с ними. По факту участия в этой работе. Кажется, небывалое дело! Потрясающий факт — человек сидит в зоне и получает звание лауреата Сталинской премии, а ведь было же. Этого не скроешь. Вот что такое советская справедливость! Мы очень смеялись по этому поводу в зоне и радовались, отчасти и потому, что его в скором времени выпустили, хоть сами мы остались работать дальше. Ну, выпустили его, конечно, не просто так. Коллектив, с которым он работал на ленинградском заводе и который вместе с ним получил Сталинскую премию, оказался очень хорошим, смелым, дружным. На этом же заводе, как я понял, работала его жена, и они вместе развили бурную деятельность по его освобождению, поручились за его преданность своей стране, всячески за него хлопотали, тем более что он — лауреат!