Когда мы пришли к хозяйке на оформление сделки, а значит принесли ей деньги, она, дабы обезопаситься, позвала соседку. Каково же было наше удивление, когда соседкой оказалась наша Наталья Владимировна! Она тоже удивилась.

— Тебе, Галина, — сказала Наталья Владимировна, — повезло. Это люди надежные. Так что ты с ними делай свои дела, а я побегу на работу.

Кажется, в тот же день мы впервые увидели Катю, что шла нам навстречу, когда мы выходили из квартиры. Я присмотрелась — девочка, действительно, была неулыбчивой и, как можно было предположить, довольно замкнутой. Она посмотрела на нас не то чтобы неприветливо или вскользь, но без интереса. Запомнилась ее красная курточка, полнившая фигурку. Кажется, я слишком придирчиво оглядела ее снизу доверху, ища приметы принадлежности к спорту, но нашла обыкновенного ребенка, правда чуть низковатого для ее возраста.

Мои родители дожили свои дни дома. К их счастью, все так сложилось, что они были присмотрены в родном углу. И надобность в купленной нами квартире отпала. Так она и простояла почти два десятилетия, готовая к приему жильцов, с мебелью и утварью, одинокая.

Сами же мы никогда в ней не жили, но часто бывали там. Она служила нам то библиотекой, то складом старой мебели. Один комплект ключей от нее мы отдали Наталье Владимировне и были спокойны, что она за всем присмотрит.

Все так же иногда встречали Катю. Подрастая, она хорошела. Кожа лица становилась красивой, светилась здоровьем и внутренней белизной, губки алели. И всякий раз я отмечала, что от ее сдвинутых к переносице бровей, со всего сосредоточенного вида, со спешащей куда-то повадки исходит уверенность и сила, причем таким ровным спокойным потоком и таким насыщенным, что он доставал и до нас, омывал нас, придавал бодрости.

Правда, есть такие люди, это не выдумка. Другое дело, есть те, кто не чувствует этого, не замечает. Но я принадлежу не к ним, я как раз очень чувствую людей, их энергетику, даже их мысли. Характерно, что и эти люди понимают, что я их чувствую. Между нами устанавливается молчаливый контакт, окрашенный стойким благорасположением, во всяком случае — с моей стороны. И это меня очень греет.

Потом мы надолго перестали интересоваться этой квартирой. Годы шли, как дни. Нам-то казалось, что все остается по-прежнему, не меняется…

И вдруг, находясь в Алуште, в общем-то так далеко от дома, мы слышим по телевизору, что «член олимпийской сборной Украины Екатерина Николаевна Тарасенко из Днепропетровска на играх XXX Олимпиады 2012 года в Лондоне стала олимпийской чемпионкой».

Как мы с мужем орали «Ура»! Как радовались! И слезы растроганности бежали из наших глаз… Это была чистейшая, святая в своем бескорыстии гордость! Мы-то прекрасно представляли, где и как росла эта сегодняшняя героиня, лучшая в мире гребчиха, как ничегошеньки ей не падало с неба, как превозмогала она невзгоды столь жестоких лет, в которые росла, как трудилась мать ради нее. Считай, на наших глазах выросло такое чудо! Эх, все мы представляли… И по праву этого считали, что в ее победе есть и наше счастье, и мы упивались им. Первым делом хотелось позвонить Наталье Владимировне, поздравить ее, но мы сдержались.

Конечно, с тех пор отслеживали ее дальнейший путь — с гордостью и сопереживанием!

Правда, увидели Катю не сразу, а, может, через год или два. Теперь это была, как я когда-то и ожидала от нее, высокая молодая красавица, и, разговаривая, нам пришлось смотреть на нее снизу вверх. Хотя черты ее остались по-детски чистыми, нежными, удивительно свежими. Только ее детки-близнецы, сын и дочь, с которыми она регулярно гуляет, выдают в ней взрослую замужнюю женщину.

Вспоминая свою жизнь, интересные встречи, невольно иногда думается: почему мы оказываемся там, где возникают гении своего дела; и почему великие, уникальные личности появляются там, где находимся мы; или только мы замечаем замечательных людей вокруг себя; или высшие силы посылают нам такое прекрасное окружение? Разве можно на эти вопросы ответить…

Вбегая в квартиру после прогулки, Катины дети поднимают шум — соревнуются, кто первым включит свет. Жизнь продолжается.

Волшебный владыка звучаний

Был конец декабря, канун високосного 2004 года, — время, наполненное древними поверьями, сообщающими душе особенную тревогу, а наступающим дням — грозную двузначность. Я допоздна засиделась за компьютером, уже не работая, а занимаясь комп-серфингом, — бестолково бродила по многочисленным файлам своих книг, воспоминаний, статей, рецензий, пересматривала и кое-где поправляла любимую графику. Окружающее почти не воспринималось мною, как вдруг комнату, раздвинув полог тишины, полоснул телефонный звонок.

В тот миг я, конечно, и подумать не могла, что в мое давно устоявшееся, даже спрессованное отшельничество врывается самая трогательная, самая щемящая в жизни встреча.

Звонил Фидель Сухонос, главный редактор Днепропетровской телерадиокомпании. По несколько возбужденному его тону чувствовалось, что он еще в студии, и, видимо, не остыл после пребывания в прямом эфире, продолжая с кем-то обсуждать то, как прошла передача, — в трубке слышался характерный для командной работы гул голосов.

После нескольких вежливых вопросов он примолк, и я поняла, что Фидель собирается сказать мне что-то важное. Я, пожалуй, лучше других понимала, насколько он горазд повернуть все и всех в пользу своих дел. К счастью, — мне позволительно дать такую оценку, так как я на том училась жить по-новому, — подобный тип людей уже был в опыте моего общения, и они мне скорее нравились, чем раздражали. Итак, я знала, что для него не характерно делать паузы в разговоре, ибо недостатка в требуемых словах он никогда не испытывает, значит, это — элемент тактики. Мне не всегда по душе долгие игры, и я иногда предпочитаю действовать с опережением. Сейчас как раз выпал тот случай — мне приятно было его слышать.

— А вы как? — спросила искренне, выслушав его вопросы и удовлетворив их менее формальными, все же я — человек несколько иной формации, ответами. — Что у вас нового?

— Как вы смотрите на то, чтобы поработать на «Борисфен?», — вместо ответа снова спросил он. А что я говорила? — никто лучше меня не видит насквозь достойного преемника одного моего знакомого писателя, очень знаменитого по причине этой самой черты его характера. Фидель, пожалуй, тоже достигнет многого, — с энтузиазмом подумала я, как будто мне от этого могла быть какая-то польза. — Вы сейчас располагаете свободным временем и соответствующим настроением? — между тем уточнил Фидель.

— Взять хотя бы то, что меня интересует, к чему вы клоните. Это уже немало, — дипломатично ответила я.

— Передо мной сидит замечательный человек, герой только что прошедшей в эфире программы. Надо бы о нем написать хорошую статью. Как вы умеете, — подмазался он под конец. — Вы знакомы с Ярцевым?

Вопрос решился быстро, и я записала на чистом листе бумаги домашний телефон Владимира Ивановича. Знакома я с ним не была, но в моей телефонной книге его реквизиты были, правда, как я тут же убедилась, устаревшие. Кто мне их дал, вспомнить трудно. Но знаю, что тогда речь шла о композиторе, который пишет много песен, охотно сотрудничает с днепропетровскими авторами. Это было в пору, когда я выпускала свои первые поэтические сборники и просто бредила услышать их в песнях. Но — тут же предупреждали меня — попасть к нему трудно, он много работает, разъезжает, словом, очень занят. О том, что Владимир Иванович композитор по призванию, а не по основной деятельности мне сказать даже не заикнулись, а слово «композитор» у меня по распространенному заблуждению плотно ассоциировало с богемой, чуждым мне миром завышенных самооценок и всяческих выкрутасов в характере, как то: кичливостью, высокомерием и дутым величием. Правда, большинство утомленных талантом гениев, которых не трудно встретить фланирующими по жизни тут и там, мучаются непониманием со стороны общества, тотальным бескультурьем, убивающим их признание на корню. А тут случай был не такой — о Ярцеве отзывались с уважением и затаенной завистью. Чему-то я поверила в этих рассказах, чему-то нет, и на всякий случай перестала о песнях думать. Наверное, поэтому я ни разу и не позвонила ему.