Это было нетерпение сделать из Днепропетровска свой Сент-Мери-Мид. Но добиться этого мне удастся только через тридцать лет, и, увы, не в тех масштабах, как мечталось в школьной юности.
Встреча со стихией
Смешно, конечно, писать в воспоминаниях о мимолетных уличных моментах, тем более, ничего не давших ни уму, ни сердцу. Но если они запомнились, значит, что-то символизировали, стали знаком какого-то перелома или периода в жизни. В данном случае встреча, о которой я хочу сказать, была чем-то вроде предвестника многих серьезных трудов, ждущих меня, и того, что скоро я расширю горизонты своих знакомств и интересов. Так оно в дальнейшем и вышло.
Весна 1977 года выдалась погожей. С той же мягкой повадкой она перетекла в последнюю стадию молодого лета. Подоспел светоносный июнь, его завершитель. И растаял тихо… Дальше по пути времен настали жара и зной зрелого, настоянного на солнце июля. Еще дальше — ждал август с первыми ночными прохладами и ранними закатами. Его я не любила, хотя кое-как принимала в душу из-за массового созревания фруктов и овощей, — тех явлений, которыми природа маскировала окончание жизненных циклов, начало ухода от нас тепла и света, овеваемого незаметно подступающими волнами грусти и прощания, предвестниками безотчетной тоски.
Но не только этими настроениями отличалось мое отношение к лету этого года, а и тем, что я понимала — это последние деньки моей спокойной жизни. Сейчас племянница Светлана окончила школу и будет поступать в вуз. Вот тут-то и начнется!
Несколько лет я руками и зубами держалась за работу в Днепропетровском химико-технологическом институте, где постоянно назначалась в состав экзаменационной комиссии по приему вступительных экзаменов. Держалась ради одного: чтобы быть ближе к коллегам из других вузов и иметь возможность помочь Светлане стать студенткой. Других перспектив эта работа мне дать не могла.
Итак, каждым днем лета я дорожила и наслаждалась, как особенной благодатью, как неповторимым подарком, драгоценным и последним перлом нынешнего сезона, только что отшумевшего цветениями акаций, лип и диких маслин по рощам... Еще летали в воздухе их последние лепестки, еще веяли над нами благостными, щемящими ароматами, словно не спешили они, отжившие срок, улечься на грунт и оттягивали час слияния с ним.
Прекрасная пора моей жизни — осознаваемо прекрасная, что неизмеримо ценнее! — уже сдали летнюю сессию студенты и нашли своих репетиторов выпускники школ, готовящиеся к вступительным испытаниям. На меня продолжал идти вал предложений, хоть я набрала себе новых клиентов, и уже вовсю занималась с ними. Среди них были и те, кто год назад потерпел фиаско…
В числе еще двоих человек, один из которых — Котляр Борис Давидович — был моим школьным учителем, я считалась лучшим репетиром города по математике. Соответственными были и цены, впрочем, вполне посильные для советского человека. Сложнее, с точки зрения клиентов, удавалось попасть ко мне, потому что я занималась не с каждым, а тщательно отбирала учеников. Причем, и самих учеников и их родителей предупреждала об этом заранее, при заключении сделки. Отбор делала так: с каждым, кто хотел брать у меня уроки, первые два-три занятия проводила индивидуально, а потом тупых чад отсеивала, честно и добросовестно объясняя родителям о бесперспективности обучения их математике. Остальных же, умных деток, разбивала на категории по способностям и занималась с ними уже в группах по восемь-десять человек.
И все равно все желающие попасть ко мне не могли. В самые насыщенные недели я занималась без выходных, начиная уроки с восьми утра и заканчивая в двенадцать часов ночи. Вспоминаю теперь и удивляюсь, как я выдерживала такой темп?! Бывало, до того зарабатывалась, что выйдя на кухню попить воды, брала в руки чашку и вместо компота наливала в нее суп из кастрюли...
Кстати, Света, окончившая ту же среднюю школу, что и я, приехала со Славгорода поступать в сельскохозяйственный институт с направлением из колхоза. Это дедушка с бабушкой постарались внучку подстраховать: выхлопотали ей и стипендию, и работу по получении диплома, и дополнительные льготы при конкурсном отборе в вуз.
Правда, она того стоила. У Светы были отличные способности к обучению, хорошая память и крепкие знания. А главное — были нужные качества, в частности, прилежание, так что волноваться вроде бы не стоило, но мало ли… Вот же не дали ей медали из-за учительницы украинского языка, чтоб ей пусто было, завидущей нечестивице. Конечно, у родных болело сердце за девочку, что ей так рано пришлось узнать на себе человеческую злобность.
Мы с мужем, со своей стороны, старались для нее. Правда, у себя поместить не могли, потому что жили с его родителями в двухкомнатной квартире, зато сняли для нее угол неподалеку, в нескольких кварталах вниз по горке от нас — в районе нового моста. И Света имела возможность приходить ко мне на уроки, а идя после уроков домой — прогуливаться по лучшим кварталам города, вживаясь в новую среду, в новое свое состояние.
Кстати сказать, в ту пору я чувствовала себя феноменально легко и уверенно, потому что была необыкновенно красивой и очень грациозной, еще с естественным цветом волос. И одевалась хорошо, добротно и со вкусом. Лучшие наряды появлялись у меня частью от мамы, которая покупала их в своей торговой сети, а частью изготавливались одной модной портнихой, чьи сын и дочь брали у меня дополнительные уроки по сопромату и теоретической механике. Эта портниха нахвалиться не могла моей фигурой и шила мне одежду с особым удовольствием и тщанием. Короче, я выглядела идеальной красоткой. И вот в таком виде ходила на зачеты и экзамены, которые помогала принимать профессорам, а потом гуляла по городу. Приятно ведь просто пройтись по улицам, никуда не спеша, если ты чувствуешь себя на высоте!
В обычные дни, отработав в аудиториях, я выходила через центральные двери и поворачивала направо, где рядом располагался Нагорный (в народе — Лагерный) рынок. Если пользоваться терминологией и образами Эмиля Золя, то «чревом Днепропетровска» была Озерка, центральный колхозный рынок, находящийся вблизи вокзала. А Нагорный рынок — это элитный, маленький, чистый, тихий уголок. И все там было свежее. А тем более в июле, когда всякие чудеса попадают на прилавок прямо с грядки или сада!
Всякий раз, если была возможность, я покупала одно и то же — свежую зелень: петрушку и укроп — несколько раз обходя по внешнему контуру П-образный прилавок, внутри которого спинами друг к другу стояли продавцы со своими корзинами. Зелень я впрок старалась не брать, чтобы не употреблять в еду вялой и потерявшей запах. А уж картофель-матушку, огурчики, кудрявую соблазнительную морковь, пастернак, капусту, ягоды — добирала по мере надобности, причем только здесь, на улице под навесами, где традиционно размещались настоящие земледельцы, производители. Вследствие этого выставленное у них изобилие было и свежее и ниже в цене.
Покупки я совершала по принципу: вначале выбирала понравившиеся дары полей, а потом смотрела на продавцов, решая, кому не жалко отдать деньги.
В тот раз я пришла на рынок не по пути с работы, а целевым порядком — у меня нашлось полчаса между занятиями, нечто вроде обеденного перерыва, и я решила использовать его, чтобы выскочить за пополнением холодильника. Я очень спешила, делала покупки без обычного изучения всего привезенного, брала не самое лучшее, а что подходило.
И вот мой взгляд, оторвавшись от продуктов, скользнул по шеренге продавцов и дальше за ними уперся в одно очень знакомое лицо, за которым остальные — размазались и потеряли краски, слившись в нечто сплошное, в неинтересный второй план. Напротив меня неожиданно прорисовалась Зинаида Кириенко, собственной персоной, медленно шедшая вдоль второго прилавка. Она была страшно сосредоточена, что-то деловито пробовала, к чему-то присматривалась, как будто покупала не килограмм-другой фруктов-овощей, а по меньшей мере корову. Видно было, что она — ответственная и прекрасная хозяйка дома, заботливая мать и жена.
