— А потом пришла война. Двухнедельная кампания — и вдруг русские оказались в пригородах. Эвакуация, паника, каждый желает вырваться из города, прежде чем тот будет окружен. Армия пытается все контролировать, потому что мэр и полицейский комендант смылись самыми первыми, и никакой власти уже нет. Потом армия тоже отступает, неожиданно, ночью. Те, что решили оставаться в городе, ждали, какая армия доберется сюда первой — русская или натовский корпус. Если бы они знали, что здесь будет твориться… Как–то ночью исчезли наши воспитатели, воспитатели из колонии, тюремная охрана. Когда же заключенные вырвались на свободу… — Якуб гневно скривился, воспоминания оказались слишком живыми. — Скажем так, татуированные дядьки очень быстро перестали мне импонировать. Они расползлись по всему городу, убивали, грабили, насиловали. Никто из оставшихся не мог чувствовать себя в безопасности. В первый день нам еще повезло, потому что между нами и тюрягой была колония, и там была пара девчонок. Им бы смыться, но когда тебе некуда идти, ты остаешься. Как и мы сами. Странно, не так ли? Перед войной мы все мечтали оттуда вырваться, но потом большинство пацанов предпочитала сидеть по комнатам.

— Вам следует покинуть город, идти на запад.

Якуб кивнул.

— Возможно. Только ведь тогда мы этого не знали. Не знали, что случится. Говоря по правде, первые дни это была настоящая эйфория, свобода рулез и тэ дэ. Когда ты всю жизнь торчишь в детском доме, когда тебе говорят, когда тебе спать, жрать и срать, сложгно сразу же проявить инициативу и делать то, что нужно. А кроме того… — он скривился, — у нас тут имеется доступ к Нэту и спутниковому телевидению, так что нам известно, что творится в лагерях для беженцев. Даже американцы говорят, что это типичный польский бардак, грязь, вонь и бедность. Сто тысяч драных палаток, и если не дашь на лапу или не подставишь задницу, то не поешь и не поспишь в сухом. Как ты думаешь, у кого было бы время да и охота заниматься бандой сирот из задрыпанного города?

Он сделал глубокий вздох.

— Так что мы остались. И вдруг оказалось, что я и Мыша самые старшие, и что у нас на шее сорок короедов. На третий день к нам пришли три бандита. Меня тогда на месте не было. Искал, чего бы пожрать. Они позабавились и ушли.

Он замолчал. Попытка вспомнить, что испытал, когда вернулся в детский дом, оказалось слишком трудной. Память отказывалась сотрудничать, слова рвались и не клеились.

— Далеко они не ушли… Нажрались и расположились в какой–то малине. В подвале… Мы этот подвал нашли. Закрыли двери. Через окошко я забросил вовнутрь три бутылки с бензином. Даже не помню, кричали они или нет. Не помню, слышен ли был смрад горящего мяса. Про тот вечер ничего не помню. Кроме ярости, — он мрачно скривился и уже более спокойным голосом продолжил. — Ярость, гнев бывают плохими советниками. Их дружки узнали, что я сделал, пришли к нам вшестером. Шестеро бандюг, вооруженных ножами и битами — и сорок человек малышни. Тогда нам помогли три девчонки из колонии. Те самые, которых те посетили раньше. Четверых мы убили, двоим едва удалось смыться. Мы же потеряли семерых наших.

— Вы правильно сделали, — Михал сплюнул прямо перед собой.

— Знаю. И как раз тут началась «странная война». Русские окружили город с востока. Американцы — с запада; в центр никто не вошел. Нам стало известно, что мы остались сами, а ведь это был момент, когда даже русские оккупационные комиссары казались нам лучше, чем бандиты. И вот тут разошелся слух, что говнюки из приюта убивают уголовников, — Якуб вздохнул и замолчал.

Через пару минут продолжил.

— Сначала к нам въехал пан Мариан. Перед войной у него была собственная фирма, автомобильная мастерская или что–то такое, бандиты разворовали все, что у него было. После него, старуха Гронкова, аптекарша, потом Гржеляк с семьей, Матейчак, бывший учитель, с женой и бабкой. Пришел Новак, мусор, которого выгнали из полиции за пьянку. Вот он нам по–настоящему пригодился. Показал, где в отделении тайник с оружием. Теперь у нас на руках была пара старых кала- шей, пээмов и много пистолетов. Дымовые гранаты и со слезоточивым газом. Боеприпасы. Когда бандиты пришли снова, я уже не игрался ни в какие переговоры, а только приказал стрелять.

Якуб засмотрелся вдаль.

— Это было почти как убийство… Мы метнули гранаты со слезоточивым газом, а потом спокойно расправились со всей группой. Двенадцать покойничков. Тогда мне хотелось… похоже, хотелось сделать это один раз, но порядочно, очистить район, прогнать их навсегда. В тот же самый день я собрал парочку парней и мы отправились в «Старую Пивоварню», забегаловку, где расположились дружки из Синих Ушей, самой крупной тюремной банды. Никаких торгов не было. Мы влетели вовнутрь и начали стрелять… Двадцать два трупа. — Якуб криво усмехнулся. — И вот тогда родилась сплетня, будто нас поддерживает команда «Гром», затаившаяся в городе с целью наблюдения за русаками. И неожиданно всех бандюг из нашего района словно вымело. То ли разбежались, то ли присоединились к другим бандам. К нам стало приходить все больше людей, и я сделался комендантом Якубом. Местной законодательной, судебной и исполнительной властью. Даже сам не знаю, как оно так случилось.

Якуб повернулся, указал на старый, четырехэтажный блочный дом, что был у них за спиной.

— Наша штаб–квартира. Племенное укрепление, замок, называй, как хочешь. Старое рабочее общежитие. Мы заняли его, потому что в нем самые глубокие подвалы, и отсюда, в случае чего, можно легко смыться. Настоящая крысиная нора… Или дом, если кто предпочитает.

Они молчали. Михал вытащил из кармана пачку сигарет. Якуб отрицательно покачал головой.

— Нет, спасибо. Не курю.

— Рака боишься. Он ведь излечивается.

— Американские разведывательные боты при хорошем ветре способны вынюхать никотин с километра. И это очень эффективная система распознавания, потому что только люди курят сигареты. А мне казалось, что русские об этом знают.

— Нет, не знают, — солдат смял пачку и выбросил. — А ты как узнал?

— Подобные вещи я знать должен. Мы гоним и продаем самогон, делаем амфу, есть у нас несколько огородиков, где разводим овощи и фрукты, ну еще травку, но прежде всего, мы живем с того, что найдем в развалинах. И с торговли. Ты не поверишь, как быстро появились здесь люди, от которых можешь купить практически все, даже апельсины, которые еще два дня назад росли себе где–то в Калифорнии. И которые очень много желают приобрести от тебя. Наибольшую прибыль приносит торговля частями к боботам и оружием. Если у кого имеются контакты с русскими, то такой покупает все, что взято из американских автоматов; если связан с американцами, тогда берет всякую деталь из русских машин. Так что мы выбираемся в пригороды и разыскиваем то, что осталось после стычек. Там все время идет маленькая такая войнушка, русские и американские патрули шастают вокруг города, а как столкнутся друг с другом, так начинается забава. Если же ничего не находим, приходится охотиться самим.

Михал глядел на него, щуря глаза.

— Охотитесь? На боевых роботов. Что ты мне тут впариваешь?

— Нет. — Якуб почесал ногу, которую в данное время колонна муравьев посчитала местным препятствием, обладающим стратегическим значением. — Это вовсе даже и не трудно. Перед войной русские и американцы проектировали своих боботов параллельно, теперь же устроили себе здесь полигон. Они испытывают их и проверяют в боевых условиях, явно по согласию начальства. Для нас же это чистая прибыль. У большинства таких машин имеются свои недостатки, опять же, ни одна из них не была сконструирована с идеей самостоятельного сражения. Так что мы, попросту, научились заливать им сала за шкуру. С американской стороны имеется такой полковник разведки, Греверс, который на корню покупает у нас все, что нам удается добыть. За детали от одной Крысы, если конечно, не слишком побитые и простреленные, я могу прокормить всех в течение недели. Кроме того, мы стреляем только в русские машины. В американские как–то не удобно.