Она долго еще рассказывала о зоотехнике, о его неспокойном характере и о том, что такого специалиста во всей области не сыщешь, а Ленка смотрела на сестру задумчиво и печально. Конечно, Борис Иванович — человек стоящий, да что из того, если есть на свете Вася Пирожков! Отвечая ему от имени Насти, Ленка думала вначале, что взяла его любовь на сохранение до лучших времен. Придет час — подобреет сестра, и Ленка покажет ей все его письма. Да, вначале ей казалось так. Но чем нежнее становились послания Васи Пирожкова, тем труднее было думать, что адресованы они не ей. Сейчас Ленка решила, что откровенность сестры позволяет и ей кое в чем признаться. Может, Настя что–нибудь ей присоветует?

— Знаешь, Настя, есть у меня один секрет…

— Что это еще за секрет? Глупость какая–нибудь…

— Только ты не сердись, ладно? Насчет Васи я… Вот пишет он мне письма, а сам думает…

— Сколько раз можно об этом Васе? Прекрати ты с ним переписку! Ответила раз, и хватит. Никогда меры не знаешь…

Ленка сконфуженно замолкла.

В это время Вася Пирожков сидел на своей солдатской койке и, наверное, в десятый раз перечитывал очередное ленкино письмо.

Был час солдатского досуга. В огромной казарме, несмотря на то, что все были в сборе, многолюдности почти не ощущалось. Каждый втихомолку занимался своим делом. Кто писал письма родным, кто брился, пристроив на тумбочке складное зеркальце. Прикладывая к румяным щекам распаренное полотенце, Гоша Сафонов вот уже полчаса наблюдал за своим другом. И как у него хватает терпения каждый раз читать письмо с начала! Обычно самое интересное девушки пишут в конце. Гоше эта переписка вообще не нравилась. По долгу дружбы он предупреждал Васю Пирожкова, что к добру это не приведет, и вот результат: сидит человек за письмом битый час да еще час потратит на ответ. А там, глядишь, отбой — и поговорить с ним опять не удастся.

Дружба их была не столь уж давней — со дня знакомства на призывном пункте, когда выяснилось, что оба они поедут в одну часть. Теперь скоро и по домам. Но чем ближе становился этот день, тем больше волновала Гошу судьба друга. Слишком хорошо знал он заносчивую Настю, злой ее язычок и беспокойную ее красоту…

А между тем дружок его ничего не хотел замечать. Читая ленкино письмо, где она описывала, как цветет нынче на лугах черемуха и что к кустам не подобраться из–за полой воды, Пирожков живо представлял себе эту картину. Бывал он мальчишкой на этих лугах, помнит, как разливается весною смирная речушка Черная. Неторопливая, течет она по лугам в зарослях смородины и черемухи, а потом, покидая их, держит путь через пашни прямо в березовую рощу. Здесь, где дружные деревья вновь обступают ее берега, он и увидел впервые Настю. Она прошла, ни на кого не глядя, как бы опасаясь слишком внимательных глаз охлопковских кавалеров.

Крупные локоны рассылались по ее плечам, от чего весь ее облик казался праздничным.

— Ты ее знаешь? — спросил он тогда у Гошки.

— Настю–то? А кто ее не знает? Сколько красоты — столько и гонору. Да ты брось о ней думать, в вашей Каменке девчата ничуть не хуже.

Через полгода Вася Пирожков еще раз увидел Настю — на цветной фотографии журнала. Но он уже был далеко от Охлопкова. И хотя у него понятие о судьбе было вполне современное, все же, подумал он, не странно ли, что она дважды показывала ему Настю только издали? На портрете она показалась ему еще лучше, хотя выросший с нею Гоша уверял, что «здесь ее малость подрисовали».

— Да хоть бы и я для печати понадобился, — говорил он, — разве они в естественном виде оставят? Такую красоту наведут — сам в себя влюбишься!

Журнал переходил из рук в руки, и красивой девушке, обнявшей теленка за шею, в тот вечер было отпущено немало комплиментов.

— Эх, не теленка бы ей обнимать! — вздыхали солдаты.

— Да–а–а… Девушка авторитетная…

— Пиши ей, Вася: ты земляк — вот и зацепка.

Тогда–то он и написал то памятное письмо, которое пришло в Охлопково в грибной день.

— Ты, случаем, в самодеятельности завтра не выступаешь? — спросил наконец друга Гоша.

— Нет, а что?

— Сдается мне, что ты эту бумажку наизусть разучиваешь. Может, думаю, рассказец какой или стишок…

— Письмо это от Насти.

— Так, так… Новости интересные?

— Да нет… Черемуха вот цветет…

— Скажи на милость! А со стороны посмотреть: ну, прямо правительственное сообщение человек читает…

Вася не обижался. Каждый раз, когда он получал письма, Гоша изощрялся в ехидстве. Никакие журналы не могли бы убедить его в том, что Настя переменилась. Она и в школе училась–то кое–как — и вдруг такая слава!

— Ну, что же, — задумчиво возражал Вася Пирожков. — Разве так не бывает? Была плохой, стала хорошей. А в славе сомневаешься, так лучше бы ее и совсем не было. Я‑то ведь обыкновенный старшина.

Гоша махал на него рукой, как на конченого человека.

И вот снова вернулась в Охлопково осень, снова дарила она людей всеми щедротами, словно хотела заручиться, чтоб и на следующий год ее встречали столь же хлопотливо. Уже начали играть в Охлопкове веселые свадьбы, потому что к осени как–то всегда поспевают и невесты… Еще весною сдавали они свой последний экзамен в школе или на зоотехнических курсах, носили в косичках наивные ленточки, а осенью, смотришь, пришла в кино степенная девушка в вязаной городской кофточке, к которой и косы требуется укладывать особенным образом. На таких деловито посматривает председатель, прикидывая в уме, какой еще участок в колхозе нуждается в кадрах. В свое время так была замечена и Настя. Но прежде чем стала она знатным человеком, председатель хлебнул с ней немало горя…

В тот вечер Настя возвращалась с фермы в особенно приподнятом настроении. Борис Иванович намекнул ей, что сегодня после репетиции предстоит им важный разговор. «О чем бы это?» — гадала Настя и сама себе боялась сознаться, что она уже знает, о чем…

Ленка встретила ее у калитки. Лицо у нее было встревоженное и как будто заплаканное.

— Приехал!..

— Кто приехал? — похолодев, спросила Настя.

— Вася Пирожков приехал. Из армии. Совсем.

— Что значит совсем? К кому совсем?

Ленка захлопала ресницами и крепко прижала к груди руки:

— Не знаю. Ой, ничего я не знаю! Сидит в комнате, спрашивает тебя. Ой, что теперь будет, Настенька?

— Подожди, — нахмурилась Настя. — Почему он спрашивает меня? Ведь писала–то ему ты?

— Подписывалась я не так…

— Как это «не так»?.. Значит, моим именем? Да ты с ума сошла!

— Ой, ничего я не знаю! — твердила Ленка. — На меня он даже и не смотрит.

— Умойся! — приказала сестре Настя. — В огороде, что ли, ты возилась?

Она легонько отстранила ее с прохода и, стуча каблуками, стала подниматься на крылечко.

Мать уже поила гостя чаем. На столе, покрытом новой скатертью, сердито пофыркивал самовар, словно выговаривал: «Зачем поставили… Зачем поставили?»

«И в самом деле ни к чему», — подумала Настя.

Гость поднялся ей навстречу. Он сделал это так поспешно, как будто хотел взять под козырек. При его большом росте и застольной тесноте это было не так–то просто.

— Здравствуйте, — сухо поздоровалась Настя.

— Вот приехал… — смущенно улыбаясь, начал гость. — Отслужили с Гошей — и по домам… Я, правда, еще и в Каменке–то как следует не побывал… Дружка обидеть не хотелось — знаете ведь, какой Гоша.

— Знаю, — неопределенно согласилась Настя. — Он все такой же рыжий?

— Что ты, доченька! — сконфузилась перед чужим Анна Петровна. — Говорят, Егор Кузьмич даже отличился по службе.

— Там, наверное, все отличаются, — тем же тоном отозвалась Настя и насмешливо взглянула на гостя.

Он ответил ей недоуменным взглядом. Глаза у него были серые, большие и от густого загара на лице казались совсем светлыми. «И чего она в нем нашла?» — с досадой подумала о сестре Настя.