15 Стихла буря. Дождь сбежал Ручьями с палуб по желобам. Ночь в исходе. И ее Тронуло небытие. В зимней призрачной красе Дремлет рейд в рассветной мгле, Сонно кутаясь в туман Путаницей мачт И купаясь, как в росе, Оторопью рей В серебре и перламутре Полумертвых фонарей. Еле-еле лебезит Утренняя зыбь. Каждый еле слышный шелест, Чем он мельче и дрябле́й, Отдается дрожью в теле Кораблей. — Он спит, притворно занедужась, Могильным сном, вогнав почти Трехверстную округу в ужас. Он спит, наружно вызвав штиль. Он скрылся, как от колотушек, В молочно-белой мгле. Он спит За пеленою малодушья. Но чем он с панталыку сбит? Где след команд? – Неотрезвимы. Споили в доску, и к утру, Приняв от спившихся в дрезину Повинную, спустили в трюм. Теперь там обморок и одурь. У пушек боцмана́. К заре Судам осталось прятать в воду Зубовный скрежет якорей. А там, где грудью б встали люди, Где не загон для байбаков, Сданы ударники к орудьям, Зевают пушки без бойко́в. Зато на суше – муравейник. В тумане тащатся войска. Всего заметней их роенье Толпе у Павлова мыска. Пехотный полк из Павлограда С тринадцатою полевой Артиллерийскою бригадой — И – проба потной мостовой. Колеса, кони, пулеметы, Зарядных ящиков разбег И грохот, грохот до ломоты Во весь Нахимовский проспект. На Историческом бульваре, Куда на этих днях свезен Военный лом былых аварий, — Донцы и Крымский дивизьон. И – любопытство, любопытство! Трехверстный берег под тупой, Пришедшей пить или топиться, Тридцатитысячной толпой. Она покрыла крыши барок Кишащей кашей черепах, И ковш Приморского бульвара, И спуска каменный черпак. Он ею доверху унизан, Как копотью несметных птиц, Копящих силы по карнизам, Чтоб вихрем гари в ночь нестись. Но это только мерный ярус. А сверху бухту бунтарей Амфитеатром мерит ярость Объятых негой батарей. * * * Когда сбежали испаренья И солнце, колыхнувши флот, Всплыло на водяной арене, Как обалдевший кашалот, В очистившейся панораме Обрисовался в двух шагах От шара – крейсер под парами, Как кочегар у очага. 16
Вдруг, как снег на́ голову, гул Толпы, как залп, стегнул Трехверстовой гранит И откатился с плит. Ура – ударом в борт, в штурвал, В бушприт! Ура – навеки, наповал, Навзрыд! Над крейсером взвился сигнал: «Командую флотом. Шмидт». Он вырвался, как вздох, Со дна души судна, И не его вина, Что не предостерег Своих, и их застиг врасплох, И рвется, в поисках эпох, В иные времена. Он вскинут, как магнит На нитке, и на миг Щетинит целый лес вестей В осиннике снастей. Сигналы «Вижу» дальних мачт Рябят – (2, 3, 4, 5) Рябят – (не счесть, чего желать!) Рябят седую гладь! Простор, ощерясь мятежом, Ерошится ежом. * * * Над крейсером взвился сигнал: «Командую флотом. Шмидт». Как красный стенговой, как знак К открытию огня. Вверх и наотмашь. Поперек, Как сабля со стегна. И мачты рейда, как одна. Он ими вынесен и смыт И перехвачен второпях На 2-х, на 3-х, на 4-х Военных кораблях. Но иссякает ток подков, И облетает лес флажков, И по веревке, как зверек, Спускается кумач. А зверь, ползущий на флагшток, Ужасен, как немой толмач, И флаг Андреевский – томящ, Как рок. 17 Вдруг взоры отвлеклись к затону. Предвидя, чем грозит испуг, Как вены, вскрыв свои кинстоны, Шел ко́ дну минный транспорт «Буг». Он знал, что от его припадка Сместился бы чертеж долин: Всю левую его лопатку Пропитывал пироксимин. Полуутопший трапецоедр Служил свидетельством толпе, Что бой решен, и рыба роет Колодцы под смерчи торпед, Что градоносная опасность, Нависшая над кораблем, Брюхата паводком снарядов, И чернь по кубрикам попрятав Угрозой, водкой и рублем, Готова в нетерпеньи хряснуть, Как мокрым косарем – кочан, Арапником огня по трапам, Что их решили взять нахрапом И рейд на клетки разграфлен. |
