Действие повести «Дом на набережной» происходит в Москве и разворачивается в нескольких пластах времени: в середине 1930-х годов, накануне и в момент начала «большого террора»; суровой осенью 1941-го, во второй половине 1940-х, в период борьбы с «безродными космополитами» и «низкопоклонством перед Западом»; и в самом начале 1970-х годов. Завязка действия повести возникает в августе 1972 года, когда в Москве стояла нестерпимая жара, вокруг столицы горели леса, в городе нечем было дышать, и люди нередко падали в обморок прямо на улице и в метро. «Москва тем летом задыхалась от зноя и дымной мглы». (В 1976-м, когда повесть была опубликована, память об аномальной жаре была ещё свежа и создавала у первых читателей, по крайней мере из числа москвичей, ни с чем не сравнимый эффект присутствия, вызывая ощущение достоверности происходящего и чувство собственной включённости в хронотоп «Дома на набережной».)

В это время Вадим Александрович Глебов был вынужден покинуть подмосковную дачу и в самый солнцепёк отправился в город. Ему предстояло скорое вселение в новую кооперативную квартиру, и Глебов хотел меблировать её соответствующим образом. В годы всеобщего дефицита Вадим Александрович не захотел обставлять свою новую квартиру мебельным ширпотребом, модной в те годы «полированной дребеденью». Он решил любой ценой приобрести антикварный стол с медальонами, который отлично бы подошёл к уже имевшимся стульям красного дерева, купленным его женой Мариной год тому назад в ожидании предстоящего вселения в кооператив. Уже в этих мельчайших деталях прекрасно просматриваются обстоятельства места и времени. Жизнь, казалось, удалась: «доктор, директор, пятое-десятое, дерьма пирога». Глебов достиг максимально возможных для советского интеллигента высот, обрёл то, что было заветной мечтой многих. Он стал литературоведом и эссеистом, доктором наук, продвинулся по карьерной лестнице, у него есть собственный автомобиль и двухэтажная дача с участком, на котором жена Марина выращивает клубнику и крыжовник, варит из них варенье и раскладывает его по стеклянным банкам, на которых старательно пишет название ягоды и год сбора урожая. Глебов — «выездной» научный работник: так в те годы называли тех, кому было позволено ездить в заграничные командировки. В конце повести Глебов приезжает в Париж — землю обетованную творческой интеллигенции — как член правления секции эссеистики на конгресс МАЛЭ (Международной ассоциации литературоведов и эссеистов).

Но даже для этого в высшей степени обеспеченного, по советским меркам, человека приобретение нужной вещи превращается в огромную проблему. Купля-продажа мебели, пусть даже антикварной, требовала в эти годы неимоверных усилий и в данном конкретном случае осуществлялась с явным риском для здоровья. Вадим Александрович уже не в первый раз отправлялся в охваченный смогом город, что для страдавшего ожирением, сердечной недостаточностью и стенокардией человека могло закончиться весьма печально. Даже имея немалые деньги, Глебов не мог просто заказать по каталогу нужную ему вещь, оплатив её приобретение и доставку, а был вынужден искать какого-то Ефима из мебельного, который отнюдь не был владельцем вожделенного стола, но мог помочь его разыскать. Чтобы найти хоть какие-то следы этого стола красного дерева, Глебов покинул дачу и отправился в богом забытый рядовой мебельный магазин, расположенный на городской окраине.

Здесь и произошла его встреча с другом детства и юности Лёвкой Шулепниковым, по прозвищу Шулепа. Лёвка опустился на самое дно: он стал «подносилой» в мебельном магазине, неряшливо одетым и жаждущим похмелиться, из числа тех подсобных рабочих, которые, как пишет автор повести, готовы «за трояк на всё». («Трояк» — это три рубля. Поллитровка «Московской особой водки» стоила в эти годы 2 рубля 87 копеек. Оставшиеся после покупки поллитровки 13 копеек сдачи позволяли купить скромную закуску — плавленый сырок. Именно так поступал с полученным «трояком» любой «подносила». Трифонов, как всегда, удивительно точен в деталях!) Глебов готов был дать Шулепе 4 рубля на опохмелку, если бы тот попросил об этом, и уже стал нащупывать деньги в кармане брюк. Глебов окликнул Шулепникова по имени, но опустившийся на самое дно «подносила» не захотел его узнать и презрительно отвернулся. Это неприятно поразило Глебова. «Поразило не обличье Лёвки Шулепы и не жалкость его нынешнего состояния, а то, что Лёвка не захотел узнавать. Уж кому-кому, а Лёвке нечего было обижаться на Глебова. Не Глебов виноват и не люди, а времена. Вот пусть с временами и не здоровается»[302]. Вот об этих временах и идёт речь в повести.

Во время учёбы в школе и в институте Глебов болезненно завидовал Шулепникову, жившему в большом сером доме — Доме на набережной. У Шулепы было всё, о чем мог лишь мечтать Вадька Батон: громадная квартира, дивные финские ножички, немецкий пугач, очень схожий с настоящим пистолетом, кинопроектор и множество других разнообразных вещей. В школьные годы Шулепа был удачлив, любим одноклассниками и имел у них репутацию героя. Его отчим служил в «органах» и занимал там важный пост: даже лифтёр из Дома на набережной заискивал перед Шулепой. Прошло несколько лет. Началась и закончилась война. Глебов, как и вся его семья, тяжело и трудно жил в это суровое время. Побывал в эвакуации, работал на лесозаготовках, голодал (ел суп из травы и пил чай из желудей), едва не умер от воспаления лёгких, в последний год войны был призван в армию, служил в БАО — батальоне аэродромного обслуживания, много раз мог погибнуть, когда неприятельская авиация бомбила аэродром. Его мать умерла в эвакуации, отец воевал и был тяжело ранен в голову, стал инвалидом и не мог выполнять работу, требующую умственного напряжения.

После войны Глебов с гордостью донашивал армейский китель: ходил в нём и в институт, и в гости. Во-первых, не было денег на цивильную одежду. Во-вторых — Глебов не хотел, чтобы окружающие забывали, что он побывал на войне. Это была сознательно избранная поза. Армейский китель Глебова был сродни серой солдатской шинели юнкера Грушницкого из «Героя нашего времени». Китель Глебова «вырос» из шинели Грушницкого: и китель, и шинель осуществляли сходную функцию, делая их владельцев более интересными в глазах окружающих. И Грушницкий, и Глебов очень хотели выделиться, а иных способов обратить на себя внимание у них не было. В это время он, уже студент института, вновь встретил Шулепу.

Школьные приятели не виделись семь лет — с 1940-го по 1947-й. В эти годы Шулепа по-прежнему продолжал оставаться баловнем судьбы и вечным именинником жизни. Во время войны закончил какую-то хитрую разведшколу, готовился к заброске в немецкий тыл, летал в Стамбул с дипломатическим поручением, был женат на итальянке, развёлся. Так с известной долей бравады Шулепа рассказал о себе Батону. Глебов отнёсся к его похвальбе недоверчиво. Шулепа плохо владел немецким языком и посредственно метал ножи в цель, однако было какое-то зерно истины в его рассказах: Лев Шулепников владел приёмами рукопашного боя и в критическую минуту сумел за себя постоять. В институт, где уже учился Глебов, Шулепников был принят сразу на третий курс. На занятия он ездил на трофейном BMW. Автомобиль вишнёвого цвета подарил новый отчим, который, как и предыдущий отчим Лёвки, служил в «органах» и обладал колоссальными возможностями. В институте Лёвка сразу же стал комсомольским деятелем и лучших девиц взял на крючок. У него были знакомые в высших сферах. Трифонов вскользь упоминает о том, что «Шулепников носился с какими-то знаменитостями из команды лётчиков». Люди старшего поколения из числа первых читателей «Дома на набережной» прекрасно поняли этот намёк, ибо помнили, что хоккейную команду лётчиков фактически создал и постоянно опекал командующий авиацией Московского военного округа генерал Василий Сталин. Вот в каких кругах вращался Шулепа! Вот она, великая сила недосказанного!!!

Лёвка неоднократно предлагал Глебову присоединиться к его компании, но Вадим предпочёл остаться в стороне. «Глебов держался вдалеке: тут было не только самолюбивое нежелание быть десятой спицей в колеснице, но и природная глебовская осторожность, проявлявшаяся иногда безо всяких поводов, по наитию»[303]. Трифонов в очередной раз пишет об осторожности Глебова, рука об руку идущей со страхом. Молодой человек, родившийся в переулке с красноречивым названием Дерюгинский (дерюга — это самый грубый и толстый холст из низкосортной льняной пряжи) и по-прежнему живущий там, в коммунальной квартире, страстно хотел преуспеть в жизни и вырваться из своей коммуналки. Казалось бы, он должен цепляться за малейшую возможность попасть в круг сильных мира сего. Однако осторожность оказывается сильнее. И она не подводит Батона. Зная о дальнейшей трагической судьбе сына вождя, мы понимаем, что Глебов был прав, когда остерёгся знакомства с хоккеистами из команды Василия Сталина.