Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Советский студент не мог не быть комсомольцем, и Кирилл не составляет исключения, однако официальная идеология уже никоим образом не оказывает влияния ни на его образ мыслей, ни на его поступки. Он не ощущает никакого духовного родства со своим отцом, хотя с успехом использует его полезные знакомства и рассматривает Геннадия исключительно как источник денег на карманные расходы. К работе отца он относится с нескрываемым презрением: «производишь муру»[136], но охотно пользуется вещественными плодами этой «муры». В свои восемнадцать лет он достаточно циничен. Он любит хорошие импортные вещи и обожает получать подарки. Даже в дневнике накануне дня рождения Кирилл прогнозирует, кто и что ему подарит: оценив материальные возможности отца, приходит к выводу, что тот вряд ли подарит ему импортный магнитофон, но вполне осилит отечественный. В конце 1960-х годов собственный магнитофон был весьма престижной вещью и выделял его обладателя в молодёжной среде; немногие могли им похвастаться. Тётя Наташа, старшая сестра отца, подарила племяннику альбом для открыток и набор акварельных красок. У неё было тяжёлое детство, отец погиб на финской войне, мать постоянно болела, Наташе приходилось тянуть Геннадия, и в её бедной на радостные события памяти навсегда запечатлелось, что альбом для открыток и краски — это очень хороший подарок. Однако Кирилл и Рита считали иначе, полагая, что старая дева проявила элементарную жадность. Племянник поцеловал тётку в щёку, горячо поблагодарил за альбом и краски, участливо осведомился о её работе и самочувствии, а в дневнике записал: «Приходила кикимора и принесла какой-то жалкий альбомчик для открыток и набор красок. Рубля на три всё вместе»[137]. Лицемерие Кирилла объяснялось просто. Племянником движет потребительское отношение к жизни и к людям. Тётка работала в министерстве и иногда по государственной пене доставала дефицитные билеты на джазовые концерты, у перекупщиков же один такой билет стоил пять рублей — на эти деньги экономный студент мог жить почти неделю. Трифонов, перечисляя гардероб Кирилла, создаёт портрет представителя столичной золотой молодёжи: «Мокасины, брюки с поясом — вот уже сотня. А синий пиджак с алюминиевыми пуговицами?» [138] На это великолепие Кирилл заработал сам, выступая в качестве гитариста в битл-группе «Титаны» на школьных балах, вечеринках и свадьбах. Благодаря возможностям отца у Кирилла есть и импортные джинсы, и иностранные пластинки с джазовой музыкой. Для большинства его сверстников всё это было недостижимой мечтой.

В институт Кирилл поступил благодаря не только связям отца и настойчивым хлопотам матери, но также тем знаниям, которые за несколько щедро оплаченных ими занятий дал ему Герасим Иванович Гартвиг, великолепно знавший именно «то, что нужно знать» [139]. Герасим Иванович, скоро ставший в семье переводчика просто Герой, сумел натаскать Кирилла, кроме того, секретарь приёмной комиссии института был его близким приятелем — в итоге дело было сделано, и плохо учившийся в школе Кирилл стал студентом престижного вуза. Судя по всему, между Гартвигом и Ритой завязались близкие отношения. Геннадий предпочитал это не замечать. Гартвигу, как и Дмитриеву из «Обмена», тридцать семь лет, он на одиннадцать лет моложе переводчика Геннадия. Гартвиг прекрасно образован, знает четыре языка, читает латинских авторов в подлиннике, великолепно разбирается в музыке. «Он кандидат наук, занимает хорошую должность в научном институте, что-то пишет, где-то преподаёт — устроен преотлично»[140].

Гартвиг с необычайной лёгкостью достиг того, к чему многие безуспешно стремились всю жизнь. Он обладает тем джентльменским набором, о котором мечтал интеллигент 1960-х годов. На фоне таких людей, как Дмитриев и его жена или кузен Геннадия заводской инженер Володя, его жена Ляля и их многочисленные сослуживцы, то есть на фоне образованных людей, живущих от зарплаты до зарплаты, Гартвиг кажется исключительно благополучным и обеспеченным человеком. Чем в таком случае объяснить его многочисленные чудачества? Взяв, например, академический отпуск, он мог неожиданно уехать в Одессу и поступить матросом на торговый корабль, или два месяца бродить по Украине, работая косарём, сборщиком яблок, дорожным рабочим, или завербоваться на месяц в артель лесорубов, работавших в Калининской (ныне Тверской) области. Ещё одна выразительная примета времени. В то время как инженеру Дмитриеву, работавшему в отраслевом институте, чтобы уйти с работы на час раньше, нужно было отпрашиваться у начальства, в академических институтах царила необычайная вольница. И эта вольница позволяла Гартвигу, заручившись липовыми справками, исчезать из института на полгода. Когда он возвращался в Москву, его встречали как героя и закатывали в его честь пиры, расценивая такое поведение как некий протест или вызов. Всё это вызывало живейшее недоумение Геннадия: «Какой протест? Кому, прости господи, вызов?»[141]

Трифонов сумел показать удивительную духовную нищету иных столичных интеллигентов, живших в мире мифов и эти мифы постоянно воспроизводящих. Знаменательно, что фронтовое прошлое Геннадия никем не расценивается как нечто героическое. Рита и Кирилл замечают лишь то, что он «производит муру». Они не испытывают чувства гордости от того, что их муж и отец защищал и защитил Родину, пролил за неё кровь. Поразительная деформация нравственных ценностей! А вот якобы протестное, а по сути совершенно бессмысленное с точки зрения Геннадия поведение Гартвига вызывает бурное восхищение Риты и людей её круга. Они не желают видеть, что так называемый вызов решительно ничем не грозит самому Гартвигу.

Геннадий же полагал, что Герой движут не столько протестные настроения, сколько отсутствие смысла жизни и глубоко запрятанный комплекс неполноценности, когда творчество заменяется его имитацией. «А когда нетворческий человек пытается творить, он заменяет акт творчества чем попало — чаще всего ничтожными домашними революциями <…> Ведь обществу, окружающим от этих геройств не холодно и не жарко»[142]. Геннадия раздражает потребительское отношение Гартвига к людям и своим близким. «Только бедная Эсфирь страдает и ребёночек отвыкает от отца. Обыкновенный цинизм в благородной упаковке: потому что наплевать на всех, кроме себя. Захотел удрать от вас от всех на полгода — хоть матросом, хоть куда — удрал, и до свиданья»[143]. Вместе с тем Геннадий отдавал должное уму, обширным знаниям Гартвига и его стремлению изучать не только минувшее, копаясь в средневековых текстах, но и настоящее, доходя «до последней капли, до дна. И куда другие заглянуть не решаться, он заглянет, не смутится ничем»[144]. Судя по всему, Гартвиг серьёзно интересовался не только латинскими авторами, но и трагическими страницами недавнего прошлого. Если для Геннадия поездка Геры на лесоповал в Калининскую область была очередным «вздором», то для социолога Гартвига это было самым настоящим полевым исследованием.

Настойчивое стремление Герасима Ивановича окунуться в гущу настоящей жизни не было «вздором, причудами полусладкой жизни»[145], и подобные эскапады безнаказанно сходили Гартвигу с рук лишь до поры до времени. Трифонов удивительно точен при характеристике обстоятельств времени и места. Вспомним, что события в повести происходят в конце 1960-х годов. После событий в Чехословакии 1968 года власть стала закручивать гайки, и даже имитация протестных настроений могла привести к оргвыводам. Кроме того, начались гонения на советскую социологию. В 1969 году из Института конкретных социальных исследований Академии наук СССР был уволен известный социолог Юрий Александрович Левада, один из зачинателей социологии в стране и впоследствии создатель Левада-Центра. Была фактически разгромлена только что созданная кафедра методики конкретных социальных исследований философского факультета МГУ, а первая заведующая кафедрой профессор Галина Михайловна Андреева в 1971 году была вынуждена покинуть философский факультет и перешла работать на факультет психологии. Социология как самостоятельная научная дисциплина оказалась под запретом. Как пишет в своих воспоминаниях историк Арон Яковлевич Гуревич, «причина запрета этой научной дисциплины по-прежнему заключалась в том, что партийные боссы и мракобесы от марксизма упорствовали в своём нежелании признать за ней право на самостоятельное существование»[146]. Не будем забывать, Гартвиг не просто занимался социологией, но настойчиво пытался связать старину и современность. После 1968-го всё это уже не выглядело так безобидно. «Кто-то мне сказал, что у Гартвига неприятности в институте и ему вроде бы даже грозит увольнение. Ну, следовало ждать. Я нисколько не удивился»[147].

вернуться

136

Трифонов Ю. В. Предварительные итоги // Трифонов Ю. В. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М., 1986. С. 73, 74, 76.

вернуться

137

Там же. С. 74.

вернуться

138

Там же. С. 101.

вернуться

139

Там же. С. 85.

вернуться

140

Трифонов Ю. В. Предварительные итоги // Трифонов Ю. В. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М., 1986. С. 87.

вернуться

141

Там же. С. 94.

вернуться

142

Трифонов Ю. В. Предварительные итога// Трифонов Ю. В. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М., 1986. С. 94.

вернуться

143

Там же. С. 87.

вернуться

144

Там же. С. 91.

вернуться

145

Там же. С. 90.

вернуться

146

Гуревич А. Я. История историка. М.: РОССПЭН, 2004. С. 149 (Зерно вечности).

вернуться

147

Трифонов Ю. В. Предварительные итоги // Трифонов Ю. В. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М., 1986. С. 115.

25
{"b":"550144","o":1}