Ко двору Войцех явился лично. Король произвел на него не лучшее впечатление, даже при коротком знакомстве было видно, что самодержавного правителя Пруссии раздирают сомнения в правильности предпринятых начинаний, и обуревает гнев при мысли о самоуправстве спасающих его страну государственных и военных деятелей. О фон Лютцове Фридрих-Вильгельм отозвался почти пренебрежительно, посетовал на то, что молодой человек столь блестящего происхождения предпочел службу в компании штатских вольнодумцев надежной карьере в частях регулярной армии, но представление о производстве в лейтенанты подписал, хотя и с недовольной гримасой.

Облачившись в новенький черный доломан с черными же шелковыми шнурами, рейтузы с кожаной вставкой и мягчайшие ботики, перетянув талию кушаком с белыми перехватами и водрузив на голову фуражку с серебряной мертвой головой, Войцех почувствовал себя совсем счастливым. Штатское платье надоело ему до чертиков. Йорик, одобрительно кивая, с ним согласился. Сабля заняла место на поясе, пистолеты -- в седельных кобурах. Занятия шли с утра до полудня, и еще пару часов после обеда, и никогда прежде обучение не проходило так быстро, с таким очевидным успехом -- патриотический порыв и боевой дух способствовали этому намного больше, чем страх перед самыми жесткими наказаниями.

Март близился к середине, снег уже почти сошел, лишь редкими грязноватыми заплатами пятная дышащую сыростью землю. С крыш, звеня, стекала капель, солнце все чаще выглядывало из-за туч, золотя латунные пуговицы мундиров и этишкеты киверов. 13 марта Фридрих-Вильгельм, наконец, решился объявить войну Франции. Это известие, как и обнародование заключенного месяцем ранее союзного договора с Россией, было встречено с большим энтузиазмом. А еще через три дня король, по настоянию Гарденберга и Шарнхорста, выпустил воззвание "К моему народу", в котором призывал подданных отдать все силы на борьбу с ненавистным врагом.

Двадцать седьмого марта Королевский Прусский свободный корпус выступил из Бреслау. Войцех ехал во главе своего полуэскадрона, и на лице его сияла довольная улыбка.

Силезия и Саксония

По ночам еще изрядно подмораживало, хрусткий ледок сковывал неглубокие лужицы, размякшая весенняя земля мелкими трещинками разбегалась под копытами коней, студеный пар дыхания мешался с голубым дымком трубок. Но красноватые почки уже наливались апрельскими соками, небо синело в прозрачной высоте, весенние запахи будоражили кровь.

Первую неделю корпус продвигался по землям Силезии, уже вполне проникшимся прусским духом и встречавшим добровольцев радостным гомоном придорожных сел и теплым приемом в небольших уютных городках. Шли с песнями, о Германии и победе, о родине и свободе, о юности и кипучей жажде битвы.

Битва грядет!

Вложим наш праведный гнев

В старый германский напев!

Братья, вперёд! *

Теодор Кернер, уроженец Дрездена, по призыву майора фон Лютцова оставивший сулившее карьеру и славу место придворного драматурга в Вене, присоединился к отряду перед самым отъездом из Бреслау. Юный поэт посвятил свою лиру Германии, и его стихи, написанные у походного костра, а то и прямо в седле, тут же подхватывал фрайкор, распевая их на мелодии старинных маршей и народных песен.

Войцех видел Теодора, которого фон Лютцов взял к себе в адъютанты, всего пару раз, подъезжая за очередным приказом. Кернер ему понравился, темноволосый, стройный, с прекрасными темными глазами, подернутыми печалью, и тонкой полоской усов над упрямо сжатыми губами. Стихи тоже были хороши, в поэзии Шемет толк знал. Однако же, при всем горячем патриотизме, было в них нечто, исподволь настораживавшее Войцеха.

Отчий наш дом

Мы из калёных цепей

Вызволим жертвой своей.

Храбро умрём!

Смерть в бою не страшила и его. Но выучка, пройденная в Гродненском полку, охлаждала воинственный пыл разумными соображениями, что жертвы должны быть оправданными. Что толку в героической гибели, если враг восторжествует? Каждый должен быть готов к тому, что именно его жизнь станет ценой победы. Но не все же! Не в первом же бою!

Юные гусары -- вчерашние студенты и чиновники, сыновья юнкеров и профессоров -- словно торопились навстречу последней славе, подхватывая слова Кернера. Вокруг расстилалась мирная Силезия, по вечерам к лагерным кострам стайками прибегали деревенские девушки в расшитых передниках и накрахмаленных чепцах, чтобы одарить идущих на смерть героев нежным взглядом и свежим поцелуем, их матери потчевали воинов жареными колбасками и отменным домашним пивом, отцы одобрительно кивали в такт воинственным песням. В лагере царил праздничный дух, словно в древние времена, когда жертвы, увитые гирляндами цветов, спешили на заклание.

На третий день лейтенант Шемет не выдержал и, оставив фон Таузига во главе полуэскадрона, поскакал в голову колонны, к командиру. Фон Лютцов выслушал одного из немногих офицеров, чей опыт почти мог сравниться с его собственным, с подобающим вниманием, и приказ о сокращении дневного перехода на час, с тем, чтобы употребить это время на маневры и обучение новобранцев, был получен.

В первый же вечер, после недолгого отдыха, который Войцех позволил лошадям, поскольку патриотического подъема от них ожидать не приходилось, эскадрон построился для учений. Во главе встал сам майор Кристиан фон Петерсдорф, командир кавалерии фрайкора, сподвижник фон Лютцова еще со времен восстания Шилля. Офицеры двух других гусарских, уланского и конно-егерского эскадронов присутствовали верхами, и многие бойцы фрайкора предпочли перекусить всухомятку, но не пропустить поучительное зрелище.

Войцех, ранжировав свой полуэскадрон в две шеренги, выехал перед строем и оглядел бойцов. Мундиры пестрели всеми оттенками черного, сабли по большей части деревенской ковки, пистолеты были далеко не у всех, а карабинов -- пять на весь эскадрон. Хороших лошадей тоже не хватало, но фон Петерсдорф уже разослал ремонтеров по ближайшим окрестностям. Войцех с трудом подавил вздох.

Начал он с самых простых команд, снова и снова перестраивая эскадрон повзводно и опять в две шеренги, пока всадники не запомнили свое место в строю. На это ушел почти весь отведенный на учения час, но, с молчаливого согласия майора Петерсдорфа, Шемет не позволил воинам спешиться, пока эскадрон не начал уверенно перестраиваться на поворотах, на рысях и даже в галопе. Петерсдорф улыбался в густые усы и одобрительно кивал, предоставив младшему офицеру свободу действий. Его собственный опыт относился более к кирасирам, тяжелой кавалерии, в лоб налетающей на противника и зачастую пренебрегающей хитрыми тактическими маневрами, требующими от людей ловкости, а от лошадей -- послушания и проворства.

Ужинал Войцех в компании друзей, за кружкой горячего кофе наскоро вводя Дитриха в премудрости офицерской службы. Фон Таузиг, с его острым умом и быстротой принятия решений, словно родился для должности кавалерийского офицера, сочетая в себе пылкую храбрость с выдержкой и хладнокровием. Карл тоже порадовал Войцеха во время учений. Юноша сидел на рыжем Огоньке как влитой, с ловкостью управляя горячим конем одними только коленями, ни разу не запутался в командах и мог служить достойным образцом для подражания всем товарищам по эскадрону.

На утренней поверке эскадрон не досчитался троих бойцов. Войцех с трудом подавил мимолетную вспышку гнева, не позволив разочарованию отразиться на лице. Корпус выступил в поход, и Шемет, убедившись, что гусары держат строй намного лучше, чем накануне, снова отправился к фон Лютцову.

Вернулся он вполне успокоенный состоявшимся разговором. Дитрих, подъехавший к нему, спокойствия командира не разделял.