-- Но, позвольте, -- недоуменно воззрился Войцех, -- разве... Вы сказали "фройляйн Марта"? Значит, она девица. Неужто ее родители готовы отпустить ее на танцы даже не с женихом? Хотя и это было бы... Вы меня совсем запутали, Дитрих.
-- Вы где последние десять лет провели, Войцех? -- рассмеялся фон Таузиг. -- В Стамбуле, там, где девиц евнухи охраняют?
-- В Петербурге, -- усмехнулся Войцех, -- до евнухов там пока не дошли, но стоит пригласить барышню на мазурку на двух балах подряд и придется жениться. Иначе кто-нибудь из ее родни тебя к барьеру потащит, за оскорбление невинных чувств.
-- Ну, а в Германии, -- подмигнул Дитрих, -- девушки взаперти не сидят. У родителей не всегда есть время возить их на балы. Вам даже не обязательно за ней ухаживать, тем более строить серьезные планы, чтобы сводить ее на прогулку, на танцы или в театр. Разумеется, на приличный спектакль. И, разумеется, не вдвоем, если вы не жених. Потому я и решился просить вас о дружеской услуге. Но, если у вас нет дамы... Я могу спросить Марту, не согласится ли кто-то из ее подруг стать вашей дамой на этот вечер.
-- Нет, спасибо, Дитрих, -- чуть покраснев, ответил Войцех, -- не стоит. Если все обстоит так, как вы говорите, я знаю, кого пригласить на танцы. И непременно составлю вам компанию, если фройляйн Лиза примет мое приглашение.
-- Почему-то я в этом уверен, -- рассмеялся Дитрих.
* -- Барабан бьёт и гремит,
Ратаплан дон дири дон.
Командир ворчит и ругается,
Ратаплан дон дири дон.
Знамёна трепещут,
Веют на ветру,
Вперёд, приятель,
Скорее за нами,
На кону новый мир.
Обещание
К бальному залу, снятому вскладчину студентами-медиками, Войцех повез Лизу в заранее нанятом экипаже. Конечно, в открытом, несмотря на срывающийся с темнеющего неба легкий снежок. Войцех сидел напротив, соблюдая приличия, и не отрывал взгляда от счастливого лица Лизхен.
Накануне он посетил рекомендованного Вилли портного, заглянул в контору Бера, чтобы справиться, как продвигаются дела, и, вернувшись домой, по совершеннейшему наитию, обратился к фрау Грете за разрешением пригласить Лизхен на танцы. Фрау Грета заколебалась, взглянула на неподдельно удивленную дочь, удовлетворенно кивнула, и разрешение было получено. Согласие Лизхен, разумеется, тоже.
По дороге они заехали сначала за Дитрихом, а потом за фройляйн Мартой, бледной томной девицей с золотистыми кудряшками, выбивающимися из-под бархатного капора. Барышни обменялись дружелюбными улыбками, и Войцех с Дитрихом довольно переглянулись.
Бальная зала была украшена бумажными гирляндами и свисающими с потолка красными китайскими фонариками. Оркестр был неплох, а буфет, как с удовлетворением обнаружил Войцех, еще лучше. Накануне он успел предупредить Дитриха о своем инкогнито, и фон Таузиг, сын состоятельного альтенбургского помещика, сорил деньгами за двоих.
Начали с англеза. Войцех танцевал сдержано и церемонно, присматриваясь к принятой здесь манере, с легкой тревогой наблюдая за Лизхен, идущей с ним в паре. Но опасения оказались напрасны, Лиза скользила по паркету легко и грациозно, как лепесток яблоневого цвета на майском ветру, и белое платье, отделанное бирюзовыми лентами, открывало взору прелестные маленькие ножки в атласных туфельках.
Во втором контрдансе Войцех и Дитрих поменялись дамами, на третий Лизу пригласил какой-то студент, и Войцех, снедаемый легкой ревностью, отошел к дальней стене, где Дитрих угощал свою подругу апельсинами.
-- Ваша дама прекрасно танцует, герр Войцех, -- улыбнулась Марта, проследив обеспокоенный взгляд Шемета, -- умелого танцора видно сразу.
-- Вы тоже чудесно танцуете, фройляйн, -- вежливо ответил Войцех.
-- Ну что вы! -- Марта игриво отмахнулась веером. -- Я так редко бываю на танцах в эти суровые времена. У Дитриха нечасто выдается свободная минутка. А с другими кавалерами я не выхожу.
-- Дитриху есть, чем гордиться, фройляйн, -- холодно кивнул Войцех и направился к буфету.
Его бросило в жар от этого разговора, и стакан холодного лимонада не смог остудить пылающий в груди огонь ревности.
Немецкий вальс дамам полагалось танцевать со своим постоянным кавалером, и Войцех закружил Лизу по залу, уже со всей великосветской ловкостью записного петербургского волокиты. Лизхен носилась в его объятиях легкой пушинкой, и Войцех весь отдался пленительному наслаждению музыки.
Но вальс кончился, и мрачные сомнения снова заползли в сердце.
-- Право же, Лизхен, вы превзошли все мои ожидания, -- сказал он, усаживая раскрасневшуюся от танца девушку на скамеечку у стены, -- у вас, должно быть, был хороший учитель.
-- О да! -- радостно ответила Лиза. -- Мсье Кальве даже новые танцы знает прекрасно, хотя он уже совсем старенький. Я так люблю танцевать. Даже больше, чем кататься на коньках. Но случай представляется так редко.
-- Кто такой мсье Кальве? -- нетерпеливо спросил Войцех.
-- Учитель танцев в школе фрау Розенберг, -- Лиза широко распахнула глаза, -- разве мама вам не говорила? Я ведь только полгода, как из пансиона. Платье и туфельки -- это подарок от фрау Розенберг за прилежание в учебе и помощь в воспитании младших классов. Мсье Кальве говорил, что я его лучшая ученица. А после школы мне всего два раза довелось потанцевать, когда из Потсдама приезжал мой дядя и водил меня на городские балы. Я даже опасалась, что все забуду, когда вы так любезно пригласили меня, герр Войцех.
-- Лизхен, милая, -- ревность развеялась легким дымком, и Войцех слегка покраснел от стыда за дурные мысли, -- "герр Войцех" звучит так холодно. Говори мне "ты", пожалуйста.
-- Я постараюсь, герр... ой! Войцех, -- смущенно ответила Лиза, -- я...
-- Ты научишься, -- тепло улыбнулся Войцех, -- и я надеюсь, ты никому не успела пообещать мазурку.
-- Успела, -- серые глаза заискрились весельем, -- тебе.
С того вечера время понеслось как ветер над степью, наполненное пряным запахом предстоящей битвы, сладким ароматом нежности, сытыми запахами земли, предвещающими успех в делах. Недочитанный томик Фихте раскрытым лежал у изголовья, времени у Войцеха оставалось только на сон.
К концу следующей недели в Берлине был оглашен королевский эдикт от 3 февраля о созыве ландвера. Фридрих-Вильгельм, для которого Пруссия все еще оставалась поверженной в унижение страной времен Йены и Тильзита, уступил настояниям Шарнхорста и Гнейзенау, в глубине души не веря, что кто-то откликнется на призыв. Но реформы Штейна и Гарденберга, пламенные призывы Фихте, память о покойной королеве Луизе, свершившей для Пруссии намного больше своего нерешительного и слабовольного супруга, сделали свое дело.
Улицы Берлина кипели, чуть не на каждом углу открывались пункты созыва добровольцев, в конторах и кирхах шел сбор пожертвований граждан. Даже самые бедные вносили свою скромную лепту, женщины отдавали обручальные кольца, старики -- фамильное серебро, девушки -- шелковые платья. История о золотоволосой деве, пожертвовавшей свои прекрасные волосы, единственное сокровище, украшавшее ее благородную бедность, переходила из уст в уста. Кому-то в голову пришла идея выдавать взамен золотых украшений скромные железные кольца с надписью "Отдала золото за железо" и теперь они стали самым драгоценным достоянием немецких женщин.
Французские власти неодобрительно косились на народное оживление, но Пруссия все еще формально оставалась в союзе с Наполеоном, которому требовались свежие войска, а о цели призыва в эдикте не говорилось ни слова. Поэтому коменданту оставалось только настороженно наблюдать за происходящими событиями, дожидаясь прямых указаний из Парижа.
Исаак радовал Войцеха растущей стопкой бумаг, подлежащих отправке в Мединтильтас, в первую очередь, доверенностью на имя графини Шемет, утвержденной самим министром внутренних дел. За будущее имения можно было не беспокоиться, хотя многие мелочи еще следовало уладить.
