Я подхожу к нему вплотную, беру его потное горячее лицо в ладони.

– Любовь моя, – говорю я. – Вы не одиноки. Я люблю вас, ваш народ обожает вас. То, что происходит, – ужасно, и мне очень, очень жаль.

– Сегодня вечером я получил известия из Портсмута. Портсмута, мадам! Том Сеймур вздумал уйти в море в самый худший из штормов за последний десяток лет, и, скорее всего, пойдет ко дну. А с ним и все мои корабли!

На моем лице не дрогнул ни один мускул, я даже не моргаю – только чувствую, как сердце мощными ударами колотится мне о ребра. Мне кажется, что я ранена, я истекаю кровью. Но внешне я продолжаю улыбаться, глядя в его искаженное яростью лицо, гладя ладонью его щеку.

– Да сохранит их Господь ради Англии, – говорю я. – Да оградит их от пучины морской.

– Да сохранит Господь мои корабли? – вдруг кричит он. – Да ты хоть представляешь, во что мне обходится строительство одного корабля? А тут Том со своими блестящими идеями бросает весь мой флот в безнадежное предприятие!..

– Он утонул? Флот потерян? – Мой голос звучит ровно, но я чувствую, как пульсирует в висках невыносимая боль.

– Нет, нет, Ваше Величество, все не так плохо, – вступает в разговор Денни. – Об этом у нас нет известий. Мы только знаем о шторме и о том, что нескольких кораблей не хватает, в том числе и корабля, на котором находился адмирал. Но кроме этого, нам пока ничего не известно. Все еще может закончиться благополучно.

– Да как это может окончиться благополучно, если они идут ко дну, как камни? – кричит Генрих.

Мы все молчим. С ним бесполезно разговаривать, когда он в таком настроении, и никто даже не смеет пытаться. У меня дрожат руки, у Денни тоже. В моей голове лихорадочно роятся мысли: «Я ведь должна почувствовать его смерть? Узнать на расстоянии, когда он будет качаться с приливом и вода будет ласкать его темные локоны и белое лицо? Не может быть, чтобы милостивый Господь дал таким грешникам, как я и он, расстаться без единого слова прощания!»

– Адмиральский корабль пропал? – тихо спрашиваю я Денни, когда к королю подходит доктор Баттс с эликсиром в маленьком стаканчике. Без единого слова он протягивает его к руке короля, сжимающей подлокотник его кресла, и так же молча следит за тем, как тот опустошает его одним глотком.

Проходит пара мгновений, и мы видим, как расслабляются пальцы на подлокотнике и исчезает суровое выражение на лице. Генрих глубоко вздыхает.

– Полагаю, в этом нет твоей вины, – нехотя говорит он мне.

Я нахожу в себе силы улыбнуться и соглашаюсь:

– Полагаю, нет.

Король трется щекой о мою ладонь, словно большой больной пес. Я наклоняюсь и целую его щеку. Он кладет руку мне на спину и, вдали от взглядов придворных, щипает меня за зад.

– Ты обеспокоена, – констатирует Генрих.

– Да, за вас, – твердо говорю я. – Конечно, обеспокоена.

– Очень хорошо. А сейчас иди на обед и возвращайся ко мне, когда успокоишься.

Я кланяюсь ему и отправляюсь к дверям. Энтони Денни – теперь уже сэр Энтони, после получения титула за подвиги под Булонью – решает меня сопроводить.

– Много человек пропало? – тихо спрашиваю его я.

– Они вышли в море, и их разбросало штормом. Им пришлось спасаться. Но больше мы ничего не знаем, – отвечает он. – Все в руках Божьих.

– Что с адмиральским кораблем?

– Неизвестно. Я молю Бога, чтобы мы как можно скорее получили известия, чтобы не гневать короля еще сильнее.

Ну конечно, что может быть важнее для сэра Энтони! Ни жизни моряков, ни смелость Томаса его нисколько не интересуют. Что это все по сравнению с настроением короля! В ответ я лишь склоняю голову.

– Аминь.

Я молюсь о нем, больше я ничего для него сделать не могу. Король жалуется на его неудачливость, его глупость, его безрассудность, а я молюсь о сохранении ему жизни, о том, чтобы он пережил этот шторм и сейчас стоял где-нибудь в проливе и смотрел на горизонт в поисках просвета в облаках, ожидая, когда ветер оживит паруса.

Затем приходят известия из Портсмута. Большая часть флота спасена, судам удалось в последний момент проскочить в порт по одному. Порваны паруса, поломаны мачты, судьба некоторых кораблей до сих пор неизвестна. Адмиральский корабль вернулся в порт со сломанной грот-мачтой, но с живым адмиралом. Томас вернулся. Томас жив. Двор переполнен радостью. Его брат Эдвард вбегает в часовню и падает на колени, чтобы возблагодарить небеса за спасение жизни самого талантливого из своих родственников, но король не разделяет его восторга, и никто не смеет присоединиться к Эдварду. Король же, напротив, лишь повторяет свои претензии и обвинения: Томас – глупец, бесстрашный глупец, он не оправдал доверия короля и чести, оказанной ему высоким назначением. Король даже говорит о возможной измене и о том, что это дело стоит отдельного разбирательства; что человек, так вольно обращающийся с достоянием короля, равноценен предателю – нет, хуже предателя. И что раз Господь не стал лишать его жизни через утопление в водах, то королю придется самому решать, не отрубить ли ему голову. О том, чтобы заказать благодарственное служение за спасение адмирала, не может идти и речи.

Я не произношу ни слова в его защиту. Лишь один только раз, в безумии отчаяния, я думаю попросить Анну, жену его брата, написать ему от своего имени – не упоминая меня, разумеется, – что ему следует немедленно прибыть ко дворцу, пока король не разозлился еще сильнее и не убедил себя в том, что Томас виноват в наступлении шторма, и не додумался до приказа арестовать его. Но я не смею делать этого. Анна может разделять мой интерес к теологическим дискуссиям, может принести мне присягу, но никогда не станет мне близкой подругой, потому что для нее интересы семьи стоят превыше всего. Она никогда не была дружна и с самим Томасом. Как бы ни было забавно, но ее истовая преданность мужу заставляет ее ревновать ко всему, что отвлекает внимание от него самого. Она всегда завидовала шарму и легкости, с которой Томас общался при дворе, и боялась, что люди станут любить его сильнее, чем ее мужа. И она оказалась права в своих опасениях. Единственный член семьи мужа, которому она выказывает приязнь, – это его покойная сестра Джейн, королева Джейн, мать принца Эдварда. И она не упускает возможности помянуть при короле «мою сестру Джейн», «святую Джейн»… так удобно, вовремя умершую Джейн.

Поэтому я не смею ни сказать, ни сделать что-либо в его поддержку, даже когда король, хромая, появляется в моих покоях, чтобы посидеть со мной и понаблюдать за тем, как танцуют мои фрейлины, или послушать, как я читаю. Или когда он входит с картой южного побережья с изображением наиболее уязвимых для нападения портов под мышкой, когда я наливаю воду в блюдца для того, чтобы моя любимая пара канареек могла искупаться. Солнце льет в окна и наполняет комнату теплом.

– Осторожнее! Разве они не улетят?

– Нет, они приучены садиться мне на руку.

– А они не утонут? – раздраженно спрашивает Генрих.

Птицы окунают яркие головки в воду и бьют крылышками. Я отхожу в сторону и смеюсь, глядя на них.

– Нет, им нравится купаться.

– Они не похожи на уток, – делает он вывод, наблюдая.

– Нет, милорд. Но, кажется, им нравится вода.

Король еще недолго смотрит на них.

– Наверное, они симпатичны.

– Я их очень люблю, они так красивы и быстры, и иногда кажется, что они почти понимают человека.

– Прямо как придворные, – мрачно заявляет Генрих.

Я смеюсь.

– Вы принесли карту, милорд?

Он взмахивает ею.

– Я иду на встречу с Тайным советом. Мы должны укрепить крепости в каждом южном порту и построить новые. Французы наступают, а Томас Сеймур не сумел их остановить. – Он щелчком пальцев подзывает пажа, ожидающего его в дверях. Тот подходит, и король опирается на его плечо. – Оставлю тебя твоим развлечениям. У тебя ведь не было солнечных дней и птиц, когда ты была женой старика Латимера.

– Нет, милорд, не было. – Я изо всех сил стараюсь подобрать слова, чтобы спросить о Томасе. – Милорд, нам угрожает опасность?