До меня доходят слухи о том, что Уайтхолл закрыт для всех, кроме членов Тайного совета, и что король со своими помощниками снова и снова просматривает собранные свидетельства против Говардов, отца и сына. Говорят, что Генрих отдается этому чтению с истовостью и прилежанием. Он читает неосторожные письма Генри Говарда, словно в них содержится подтверждение всех предъявленных ему обвинений, и ставит под сомнение любое слово, намекающее на его невиновность. Король не спешит в своем труде, а исполняет его очень тщательно, даже педантично. Злость придает ему сил, и он окунается в расследование с головой, словно уже решил, что этот юноша, молодой и глупый красавец, должен умереть, поплатившись за свои бездумные слова.

В начале января Генри Говард выбирается из окна своей темницы, намереваясь бежать от правосудия короля. Его ловят как раз в тот момент, когда он собирается нырнуть в сточную канаву, впадающую в реку с ледяной водой. Этот поступок типичен для Генри, он всегда был по-мальчишески бессмысленно отважен. Это должно было напомнить всем о его импульсивной натуре, о недалекости, храбрости – и о том, что он, скорее всего, невиновен. Но вместо того, чтобы посмеяться над ним и отпустить, они посылают за кузнецом и дальше содержат его в кандалах.

Однако самым худшим в этом деле, куда более страшным, становится признание его отца. В отчаянной попытке спасти свою траченную временем шкуру, старый герцог пишет в Тайный совет письмо, в котором признает свою вину во всем, в чем его обвиняли. Он признается в использовании герба, который принадлежал ему по праву рождения и использовался домом Говардов уже несколько поколений. Смешно, но он даже признается в том, что в тайне ото всех обменивался письмами с папой римским и выполнял все, что там было сказано. Он готов согласиться со всем, лишь бы его пощадили. Он признает свою вину так, как до него не признавал никто другой, и предлагает свое состояние и все свои земли на откуп, только чтобы ему сохранили жизнь.

Он включает в свою сделку о выкупе и собственного сына, наряду с честью, имением и состоянием, словно его наследник – всего лишь разменная монета в большой игре. Старый герцог отправляет собственного сына на смерть, охотно расплачиваясь его жизнью, чтобы сохранить свою.

Его слова подписывают молодому Говарду смертный приговор, и в тот же вечер король подписывает постановление о начале судебного процесса над юношей. Король заявляет, что во всем этом виноват старый Томас Говард и чтобы никто не смел пытаться его разжалобить.

Мы все знаем заранее, каким будет приговор суда. Отец давал против собственного сына показания и называл его виновным; что может сказать против этого юный Генри Говард?

Однако у него находится что сказать. Он встает на суде и начинает защищать себя. Он спорит с присяжными весь день, и вечером они посылают за свечами, в золотистом свете которых юный дворянин почти светится перед судьями, друзьями и теми, кто пришел посмотреть на суд. Возможно, тогда они могли отклонить обвинительное заключение, потому что Генрих был красив, весел и настойчив, однако в суде появился Уильям Пэджет с тайным сообщением от короля и доставил его присяжным как раз в тот момент, когда те советовались о приговоре. Когда же те вышли для объявления своего решения, оказалось, что все они нашли его виновным, в редкостном единстве голосов. Ибо кто из них решился бы оспорить мнение короля? Все, как один, признали Говарда виновным.

В середине ясного холодного января от Тайного совета прибыл гонец с известием о том, что Генри Говард обезглавлен на холме возле Тауэра. Его отец все еще находится в тюрьме, ожидая вынесения своего приговора. Мы выслушиваем известия в полном молчании. Решимость короля положить конец сжиганию на кострах за ересь и стремление к реформации Церкви не означает, что он стал милостивее в других аспектах. Никто не воспринимал Генри Говарда всерьез, считая его всего лишь глупым мальчишкой, поэтом, который был излишне волен со своими словами, за что и поплатился головой.

Принцесса Елизавета берет мою руку холодными пальцами.

– Я слышала страшные известия о кузене Говарде, – говорит она, вопросительно глядя на меня карими глазами. – Говорят, он собирался свергнуть вас и заменить вас другой женщиной. Я слышала, что он хотел возвести на трон свою сестру.

– Не надо было ему замышлять этого, – отвечаю я. – Мы с твоим отцом венчаны пред лицом Господа. И никто не должен пытаться разлучить нас.

Принцесса задумывается. Ей довелось достаточно услышать о собственной матери, чтобы понимать, что Анна Болейн именно так и поступила по отношению к первой королеве Генриха, а ее родственники планировали повторить то же самое по отношению к шестой.

– Вы считаете правильным, что он заплатил за это жизнью? – спрашивает она.

Даже перед Елизаветой и молча стоящей возле нее малышкой Джейн Грей я не рискую произнести что-либо, отличающееся от мнения короля. Я целовала свой кнут. Я потеряла собственный голос. Теперь я послушная жена.

– Что решит ваш отец, король, то и будет правильно, – говорю я.

– Если вы стали женой, значит ли это, что вы утратили способность мыслить самостоятельно? – спрашивает эта вдумчивая девочка.

– Не утратила, – осторожно отвечаю я. – Только говорить стоит не обо всем. Если женщина мудра, она будет соглашаться с мужем, потому что муж имеет над тобою власть. Придется найти способ мыслить самостоятельно и жить так, как считаешь правильным, но не всегда об этом рассказывать.

– Тогда мне просто не стоит выходить замуж, – говорит Елизавета без тени улыбки. – Если быть женой означает отказаться от своего мнения, мне лучше не выходить замуж.

Я касаюсь ее щеки и пытаюсь пошутить над тем, как тринадцатилетняя девочка отрекается от замужества.

– Возможно, в чем-то ты и права. Но мир меняется. Кто знает, может, к тому времени, как ты достигнешь возраста замужества, он будет готов прислушиваться к мнению женщины, и ей не придется строго жить по правилам, которые диктуют свадебные клятвы. Возможно, настанет время, когда женщине будет позволено любить и думать.

Дворец Хэмптон-корт

Зима 1547 года

Посланник прибывает во дворец на баркасе по темной полуночной реке, торопя гребцов выжать все что можно против усиливающегося отлива. Путешествие было долгим и холодным; стражи принимают у него сочащийся влагой плащ у дверей моих покоев и распахивают перед ним двери. Одна из моих фрейлин, разбуженная стуком дверей, бежит ко мне со словами о том, что прибыло важное сообщение от Тайного совета, и не соблаговолю ли я принять его сейчас.

Меня тут же охватывает страх, потому что при дворе все быстро учатся бояться неожиданного стука в дверь. Я тут же начинаю размышлять, кто из дорогих мне людей мог оказаться в опасности и какова вероятность того, что они пришли за мной. Я набрасываю на себя самый теплый зимний халат и выхожу в приемную, где уже ожидает один из слуг Сеймуров, переминаясь с одной мокрой ноги на другую и стряхивая на пол дождевые капли. Нэн выходит следом за мной, а остальные фрейлины выглядывают из дверного проема, и в свете факелов их лица кажутся белыми. Кто-то осеняет себя крестным знамением, и я вижу, как Нэн сжимает челюсти, опасаясь плохих известий.

Гонец встает перед мной на одно колено и снимает шляпу.

– Ваше Величество… – начинает он.

Что-то в его неподвижной бледности и в том, как он делает вдохи, словно готовясь произнести отрепетированную речь, а также поздний час и неотложность известия уже дают мне понять, что я сейчас услышу. Я смотрю поверх его плеча, чтобы понять, стоят ли за ним лейб-гвардейцы, чтобы арестовать меня, и думаю, не стоит ли сейчас его баркас возле причала с погашенными огнями. Я пытаюсь найти в себе силы наконец принять то, чего я так давно боялась. Возможно, они все-таки пришли за мной.

– Ваше Величество, к моему великому прискорбию, я должен сообщить вам, что Его Величество король умер.