Он приехал на виллу Розенгартен, причём — я чуть не рассмеялся — это был всё тот же старый Томас: он всё ещё ездил на Ягуаре, и когда садился на диван, то, как и раньше, подтягивал ноги к туловищу, в принципе, таким же образом садилась бы Марайа Керри.

Зато у него не было двух вещей — Норы и длинных волос. Томас без своего супер–пупер скальпа выглядел просто прекрасно. У меня сложилось хорошее мнение, когда я оглядел Томаса. Его тощие бёдра несколько располнели, мне подумалось: «Вот это настоящий Томас!» И вот что странно: расставшись много лет тому назад, мы не могли даже поглядеть друг другу в глаза, столько было между нами ненависти и агрессии. А теперь мы сидели рядом, и всё было легко и непринуждённо.

Мы проголодались, но не мог же я его накормить стряпнёй Наденьки! — мне вовсе не хотелось разрушать нашу дружбу через час после её воскрешения. Вот я и сказал ему: «Давай сходим в «Тысячелетнего», там подают отличный картофель фри». Клёвая лавочка, картошка, гуляш — и всё это за 11 марок.

Во время этого разговора я пришёл к убеждению, что споры на тему — кто прав? Кто виноват? — ни к чему не приведут. Лет десять назад я бы начал наезжать на Томаса: «Эй, скажи, ты с ума сошёл? Почему Нора ломала комедию? Почему нам пришлось отказаться от стольких телешоу, почему то, почему это?» Но за это время я стал старше и хитрее. Наше общение носило деликатный характер, мы за версту обходили щекотливые места, под негласным девизом: никаких стрессов больше!

Вместо старых мыслей в моей голове оформлялась одна, новая: «Да, верно! Собственно, мы могли бы ещё что–нибудь сделать вместе…» Вот и Томас сказал: «Да, почему бы и нет?» И после воссоединения за жареным картофелем в Хитфельде я позвонил шефу звукозаписывающей фирмы: «О'кей, я тут пораздумал, мы могли бы устроить comeback, но только если вы раздуете из этого целую историю, тогда мы сразу пойдём вверх!»

Под «пойдём вверх» мой приятель Энди подразумевал хит–парад с Уве Хюбнером. А я сказал: «Ну и дурак же ты! Уж если премьера, то только у Томаса Готтшалька!»

Долго локти не грызи, лучше Петера спроси. Если быть совсем точным, Петера Ангемера, моего старинного друга и одновременно тайное оружие пострашнее Джеймса Бонда в том, что касается выступлений на больших вечерних шоу. Петер — старейшина телепромоутеров, таких как он уже больше не существует. Кажется, процентов двадцать своей печени он загубил на всевозможных ужинах и за выпивкой в барах с владельцами всевозможных передач, пытаясь выбить для меня участие в шоу. В тот вечер он объезжал начальника отдела развлекательных программ ZDF Акселя Бейера. Мы часами заговаривали ему зубы — бу–бу–бу, как знахарки заговаривают бородавки. В конце концов, Бейер согласился, хоть и поставил свои условия: «Я хочу старые великие хиты» — сказал он.

А я: «Как это, старые великие хиты? Старые пластинки есть в каждом доме, это никого уже не интересует!» Я исходил из того, что мы с Томасом тихо–мирно пойдём в студию и запишем новые песни.

Но Бейер заартачился: «Нет, я этого не хочу, в первый раз вы должны выступить с попурри и спеть старые хиты номер один». В принципе, мы с Томасом должны были бы теперь целовать ему ноги, мы добились в 20 раз большего успеха, чем если бы просто записали альбом с новыми песнями.

И при расставании Бейер добавил: «Ваше выступление должно быть неожиданным. Если что–нибудь станет известно заранее, или мы услышим от кого–нибудь, что Modern Talking вновь существует, мы выкинем вас из программы».

Дни напролёт я раздумывал над тем, как бы покруче постричь и приодеть пять изъеденных молью песенок, чтобы они выглядели, как новые и чтобы их можно было продать по второму разу. Мне в голову пришла блестящая идея: я пригласил Эрика Синглетона, музыканта из Нью — Йорка, метр 95 ростом, весом в 7 центнеров, чтобы он читал рэп, а темп песен сделал более быстрым, сказав Луису: «Нагнети–ка побольше давления со своими бас–барабанами!» (Слово «Давление» — моё любимое в студии.)

До того момента мы не использовали Томаса, возвращение Modern Talking состояло исключительно из передвижения регуляторов, нажатия кнопок и щелчков клавиш. В конце концов, и он заглянул в студию, чтобы вместе со мной записать три новые песни, которые мы запихали в наш новый альбом Back For Good, и которые петь надо было не более десяти минут. За каждую из этих десяти минут он впоследствии смог бы купить целый дом.

За две недели до выступления зазвонил телефон. И как вы думаете, кто был на проводе? Мартин Гейдеманнс, глава всех ищеек в разделе развлечений «Бильда по воскресеньям»:

«Дитер, до нас дошли слухи, что ты с Томасом, вы сидели вместе в одном из кабаков Хиттфельда. Это попахивает возвращением».

Я ответил: «Эй, Мартин, если вы напишете об этом, тогда нам придёт конец, прежде чем мы успеем начать».

Для меня в этот миг решалось всё. Даже если этот Гейдеманнс напишет о нашем возвращении внизу справа на восьмой странице, наш проект потерял бы всю свою важность. Это было бы всё равно что: «Марго и Мария Гельвиг поют по–тирольски и готовят варенье» или «У Драфи Дейтчера новая шляпа».

Я как сумасшедший вскочил в машину и через полчаса, закинув язык на плечо, около фикуса в кадке объяснялся с Мартином Гейдеманнсом: «Пойми, Мартин» — умолял я — «они сказали мне, что мы вылетим, если они где–нибудь прочтут хоть одно сообщение».

А Гейдеманнс теребил свою причёску а-ля ежиные иголки, потом схватил телефонную трубку, чтобы позвонить профессору Штольте, шефу Бейера на ZDF, и сказать: «Хьюстон, у нас проблема!»

Они говорили, говорили и говорили, в конце концов, сошлись на том, что в воскресенье, за 6 дней до передачи, 12 миллионов немцев за завтраком, в перерыве между яйцами и апельсиновым соком прочтут заголовок «Modern Talking возвращается!» Можно говорить о «Бильде» что угодно, но со стороны Гейдеманнса это было верхом корректности.

Ещё когда мы стояли за кулисами «Wetten dass..?» и ждали своего выхода, произошла первая свара. Томас со стороны показался мне каким–то странным, и напустился на него, будто он был последним придурком: «Эй, ты, запомни, ты в последние годы был всего лишь радиоведущим «Радуги», с зарплатой в 1000 марок, так что не надувай щёки».

Признаюсь, я сам надувался от спеси. Но Гёц Кизо, мой адвокат, вмешался и сказал: «А теперь ты послушай, Дитер! Если ты хочешь, чтобы ваш comeback после первого же выступления загнулся, тогда скажи ещё три фразы в том же духе, Томас встанет и уйдёт».

Я из тех людей, которым только скажи: «Не делай этого», и они непременно это сделают. Но в данном случае Кизо был абсолютно прав. Я взял неверный тон, и нам угрожала опасность существования по старой модели. У меня была нечиста совесть, ибо я понимал: одной из причин нашего первого разрыва с Томасом было то, что я вёл себя, как Джон Вэйн, постоянно твердил, как велик я, и как ничтожен Томас.

Следующие два часа я вёл себя безупречно, послушно встал вместе с Томасом за перегородкой, похожей на сердцевидный лист, а Томас Готтшальк спрашивал нас перед работающими телекамерами и шестнадцатью миллионами телезрителей:

«Если ты, Томас Андерс, собираешься в дальнейшем уважать своего партнёра, то скажи сейчас — да».

А потом он обратился ко мне: «А теперь ты, Дитер Болен, скажи, будешь ли ты хорошо обращаться со своим партнёром в будущем?»

Томас ответил — да, и я ответил — да, после чего нам разрешили вместе выйти на сцену. Так мы и начали — песня за песней — наш всемирный comeback. Положение таково — исследования это подтвердили — что музыкальные заставки на «Wetten dass…?» используются зрителями как перерыв для похода в туалет, то есть, когда поёт Девид Боуи, пять миллионов зрителей отправляются отливать. Но в нашем случае результаты оказались потрясающими, все 16 миллионов зрителей сдержали порыв к мочеиспусканию и остались у телевизоров.

Альбом «Back For Good» взорвался, как карнавальный фейерверк, в первый же день только в Германии было распродано невероятное количество копий — 180 000 штук, если положить их одну к одной, диск за диском, получилась бы дорожка от Гамбурга до Пиннеберга. Даже если бы мы продали только десятую часть, даже тогда мы бы взлетели на первое место в Top Ten. И если бы мы продали не 180 000 в день, а 3 000 за 60 дней, мы и по сей день оставались бы в чартах. Если бы, хотел бы, мог бы, — короче говоря: в одной американской газете я прочёл, что наше воссоединение было самым громким за всю историю музыки.