На столике Мес увидел брошенный кверху корешком томик Мольтке. Рядом, снабженные множеством закладок, лежали сочинения Клаузевица.

— Обогащаюсь, — сказал Ховен. — Ты голоден с дороги? Жаждешь?

— Не откажусь от бокала вина.

— У меня есть амброзия.

— Боишься постареть? — усмехнулся Мес.

— Боюсь, — совершенно серьезно ответил Ховен. — Я пью ее каждый день. Пристрастился.

— Это пойло на любителя. Но ничего, давай.

Они уселись в пододвинутые Ховеном кресла с бокалами пурпурной жидкости в руках, и Ховен приготовился слушать. Но Мес молчал.

— Хорошо, — наконец сказал Ховен, скрипнув зубами. — Но всего я тебе не скажу, так и знай.

Мес сделал крупный глоток.

Специфический, резковатый вкус жидкости напомнил о прошлом, и он, полузакрыв глаза, откинулся в кресле, чувствуя, как начинает сказываться действие напитка. Если долго не пить амброзию, а потом вдруг выпить много и одним махом, сначала приходит напряжение в теле, затем неизвестно откуда взявшийся прилив сил встряхивает его…

— Воспрянь, — раздался голос Ховена, и Мес открыл глаза.

— Я давно не пил амброзии, — словно оправдываясь, произнес он.

— Чем же ты держишься? — удивленно спросил тот.

— Собственными силами. Я еще сохранил кое-какие резервы.

— Я слышал, — презрительно протянул Ховен. — Верой питаешься. Что ж, и это неплохо — за неимением лучшего.

— Я так не считаю, — равнодушно пожал плечами Мес.

— А как ты считаешь? — зарычал вдруг Ховен, близко наклоняясь к нему. — Ты считаешь, это хорошо, что в Буле сидит Бона Деа со своим вечно скалящимся ублюдком-сыном? Ты считаешь благими их намерения насчет людей?

— Давай поговорим начистоту, Ховен, — проговорил Мес, тоже распаляясь от этого нежданного приступа ярости. — Только не нужно увиливать в сторону, как это делает большинство из наших. После всего того, что произошло, после того, как я поддержал Тифона в его стремлении занять место в Буле, после позора Диониса, — ты и теперь обвиняешь меня в невмешательстве? Пойми, у нас общий враг. Но он, так сказать, трансцендентен, он не в мире, его не уловишь, а его обещания о втором пришествии я лично считаю пустым трепом. Что прикажешь делать? Я подумал — хорошо бы, если Сет сел на место брата. Единственное, что нам остается делать, и ты знаешь об этом не хуже меня, — вредить людям. Ибо они — создания его, и, причиняя вред им, вредишь тем самым ему.

— Я знаю, — сказал мрачный Ховен.

— Буле за нас, и если ты полагаешь существование нашей партии мифом, я докажу тебе, что она — реальность, и притом абсолютная. Модерата осознала это на Буле. Они с Лентой думали, что я встану на их сторону, на сторону филантропов. Но я оказался мизантропом, и их это неприятно поразило. Я — их противник. И ты — их противник. И Тифон — их противник, и Мом, и Гелос — этот не знаю, по какой причине, — и Геката, и Эрида. Малларме все равно, как и Форкису, — они одного моря ягоды. Приап тоже равнодушен. Чем тебе не парламентская борьба? Но с приходом Сета начался новый раунд, и еще неизвестно, выиграют ли Мелайна и Плутос либо же наоборот.

— Я надеюсь на последнее.

— Уф! У меня совсем пересохло в горле, — проговорил Мес, прикладываясь к бокалу.

— А ты, оказывается, мизантроп. По твоему прошлому этого не скажешь.

Мес взглянул на него.

— А какими вообще были наши отношения с людьми? — спросил он. — Ты когда-нибудь задумывался над этим? Хорошо, мы вступали в близость с их красавицами. Верно, мы плодили героев. Дальше этого не шло и нас это ни к чему не обязывало. Однако мы им были нужны. Мы исполняли их желания, если эти желания шли нам на пользу. Мы помогали им, и они по наиву своему думали, что мы бескорыстны. Мы были владыками, недостижимыми и великими, но мы ведать не ведали и не думали даже, что это от них, да, да, от этих безъязыких, тупых червей зависит наше существование. Что, ты думаешь, мы дымом их жертв питались? А ты был когда-нибудь в Освенциме? Я был там, и в Бухенвальде был, и в Майданеке. Вонь непереносимая исходит от сгоревшей плоти. Да я всегда ненавидел этот запах! Проклятые испарения! Нет, мы жили их верой. А они всегда горой вставали на нашу защиту. Титанобойня — так их, правильно, что сунули их в Тартар, надо было вообще убить, дабы навсегда избавиться и так далее! Отец наплодит себе очередных детушек — вот так здорово, будут еще великие цари, чтобы не прерывался род героев! И вот к чему привела эта филантропия, начиная с Паллады и этого придурка, который свистнул огонь. Прошло не так уж много времени, и люди, эти «хорошие» и «способные», нашли, что мы — совсем неправильные. Мы — ненужные. Мы — языческие. Мы — коварные и недалекие, под стать демонам, живущие лишь себе на пользу, а на них совсем не обращающие внимания. Мы — чуть что, так — молнией по макушке, чуть что, так — в камень их, чуть что, так — глыбину в гору кати, вычерпывай бездонную бочку, страдай от голода и жажды, вращайся, привязанный к огненному колесу… Но есть один среди нас. Он — хороший. Он — правильный, только потому, что вовремя сумел прельстить их обещаниями. Он — мученик, умирает, воскресает, страдает, — бедняжка! Что проще — делай, как он говорит, — и после смерти — заметьте это обстоятельство! — попадешь в прекрасные сады. Делай так — и победишь! Стучись — и откроют. Проси — и дадут. Только вот куда дадут, когда и чем — вопросы немаловажные, а особенно в этих обстоятельствах. А главное — не убей кого-нибудь. Вот враг даст в глаз тебе — терпи, ибо он все равно не враг, а — хороший. Он тебе — в зубы, потом опрокинет, мордой начнет возить по земле, ногами — под ребра, под дых тебе, по почкам, по почкам, а ты — молись за бьющих тебя, причем молись не во вред, а во благо, благословляй их и не чини им зла. Ведь он обладает великолепным юмором! Это надо же — выдумать такую доктрину да еще заставить верить в нее, прославлять ее! Это надо же, мы — демоны, а он — это уже не он, а — Он. Вот ведь как! ОООООООн. Выдумал себе какого-то неизвестного, непостижимого, всепоглощающего, запредельного, способного зачинать духом родителя. Где такой? Покажите! Пальцем, пальцем ткните — где он такой есть? Сколько я дорог всяких исходил, сколько знаю путей, а его ни видел, и никто не видел его. Но ты будь любезен — поверь бездоказательно, без демонстраций чудес, просто так. Он — есть. А нас — нет. Верь, пожалуйста, человек дорогой!

— А тебя здорово пробрало, — заметил Ховен, когда Мес остановился, чтобы перевести дух. — Я по скудоумию своему не пришел бы к таким выводам. Мес, ты извечный пессимист. К этому тебя обязывает твое Ремесло.

— А тебя к чему обязывает твое Ремесло? — спросил тяжело дышащий Мес.

— А ни к чему. Я — война. Я — разрушение и лютая злоба. Я, так сказать, пролог к тебе.

— Ты действительно скудоумен, — сказал Мес. — Я тебе одно скажу, а ты над этим на досуге подумай, — чем были бы мы, если бы не люди? Именно чем, а не кем? Кем бы мы правили? Кого бы наказывали или вознаграждали? А я тебе отвечу — мы были бы просто населением этой планеты, и нас бы тоже открывали, а потом говорили: «Тип жизни теический». Или просто, как и про них: «Тип жизни гуманоидный». Ведь мы даже обликом походим на них. Мы можем существовать только здесь или очень близко от Земли. Лишь этим мы еще и живы. А так ничего у нас нет: ни веры, ни почитания, ни Ремесла.

— Ты-то хорошо устроился, — сказал Ховен. — У тебя есть вера.

— Они, — сказал Мес, — хоть и люди, но живут не на Земле. И потом, оракула недостаточно. Кому он нужен? Это просто занятие, времяпровождение, хобби. Вот если бы святилище, настоящие жрецы, ежедневные службы… — глаза его затуманились, и он вдруг резко оборвал себя: — Нет, Ховен, ты не прав: мы хиреем. У нас ничего нет.

— Ха! — сказал Ховен. — Мне на все это наплевать. По инерции занимаетесь вы своими Ареалами, а я — так просто из удовольствия. Ты видел, как бились эти люди там, под стенами? Я внушил им боевой дух, я дал им мощь и оружие, и вот, они дерутся. Мес, человек — это злоба. Злоба движет им, когда он воюет, она — повод для разрушений и кровопролития, он уже не останавливается, он заведен как некий замечательный механизм, он совершает однообразные движения: взмахивает мечом, нажимает курок, поджигает фитиль, марширует — ать-два, ать-два! Великолепно. Человек просто совершенство. Я люблю его.