Но ведь – это близко, это рядом, надо только протянуть ладонь: кадр – за кадром, горизонт – за горизонтом. А ты проходишь пару шагов и – горизонт отодвигается, кадр смещается в глубь.

Не скажу, что часто, но несколько раз сновидения преподносили мне подарки в виде строк. Обычно это были стихи.

Но однажды, незадолго до появления непрошенной гостьи, мне приснилась зима. Стою у глубокого оврага и читаю, будто репетирую:

«…Смотрю я теперь на заласканные беловолосой вьюгой дальние дали горизонта; на рассаженные, хоть и неумело, но верной рукой, издалека маленькие, словно клумбочные околки и, кажется мне, что присутствую при рождении гения. И знаю об этом только я – человек из грядущего.

Верится мне в наступление хорошего и доброго.

Если ошибусь, останется воспоминание, что вера эта была, пусть оказалась обманом…

А потом я вновь стану верить, но уже не так легко и беззаботно. Буду верить чутко и настороженно, заглушая всякий благой порыв цинизмом.

И даже тогда, когда на земле исчезнет последняя идея, которой можно отдать всего себя, останется вера в собственные силы.

Если же и она окажется миражом, единственным выходом будет – потрясти кулаками над головой в знак протеста, и закричать во весь голос, глуша звуки наступающей чёрной бури, которая должна неизбежно грянуть, сменяя идеалы добра и справедливости:

– Рождение гения отменяется до лучших времён. Вот вы, люди, только знаете, что отменяется какое-то непонятное для вас действо, а я-то знал, что именно должно было состояться!

Это моя первая беда.

И я знаю, что рождение гения уже никогда не произойдет, – это моя беда вторая и самая страшная. Ради этого я вывернул собственное сознание и прошелся по душам своих ближних».

Это было длинно и мудрёно, но запомнилось слово в слово.

Проснувшись, я машинально всё перенёс на бумагу, твёрдо надеясь расшифровать чуть позже.

«Если что-то происходит, значит, должно было произойти».

Мне эта фраза казалась безнадёжной и унылой: мы не в силах никому и ничему противостоять? Всё определено заранее? Но кем, как и почему?

Неужели от нас совсем ничего не зависит?

«Не ищи причин в ком-то, сначала разберись в себе. Разберись в себе, поможешь родным, затем друзьям. Представляешь, как изменится мир?

Понимаешь, каким может стать?»

Каноны, установки, афоризмы, прочая словесная эквилибристика.

«Цитаты из Библии, Данте, Шекспир, – все это разрушило маленький мир».

А ведь был «маленький» мир. Была жизнь, любовь, какое-никакое понимание происходящего…

«Многие думают именно так. А ведь мысль материальна и её отрицательная направленность, уныние и истекающая из них безысходность несут в себе такой негатив, который вряд ли поможет этому миру измениться».

Если мысль материальна, то, что говорить о Слове? Слово… сказал и – звук – исчез, уже не вернёшь, не поправишь, не изменишь.

Мне, с шестнадцати лет работающему со Словом, казалось, что я о нём знаю ВСЁ… Ну, если и не всё, то – очень многое.

И знал, что написанное слово можно исправить, неверное – заменить на иное, но не задумывался, что сказанное однажды уже нельзя – никогда – не поправить, не изменить.

«Вот именно: не поправить, не изменить. Поэтому к словам надо относиться особенно трепетно, считая их – законом».

2

Так мы беседовали. Разговоры утомляли, казались беспредметными. Честно говоря, поначалу я терпел все эти словоизлияния только из-за того, что она моя землячка из города целинников. По-нынешнему говоря, из столицы.

Она – то исчезала, то появлялась и никогда не объясняла причин. А если я спрашивал, отвечала:

– Просто так надо.

От неё пахло сиренью. Запах завораживал, потому что не был искусственным, и это только усиливало магию восприятия.

В своем непреклонном стремлении кое-что вдолбить в мою голову она проявляла изрядные усилия, но никакой беды в этом не наблюдалось. Скорее наоборот, меня умиляли её попытки.

Я тоже что-то знал, считал себя эрудитом, сносно оперировал цитатами из Библии. Иногда подтрунивал и ёрничал, иногда напускал на себя важный вид и нёс откровенную чепуху.

Многое мне тогда было недоступно.

А для неё не существовало пустых разговоров, пустых фраз и пустых слов. Ко всему – отношение вдумчивое и серьёзное, всё надо обсмотреть со всех сторон и подвергнуть фонетическому анализу.

Шуток не признавала, комплименты воспринимала почти враждебно.

Чуть позже все эти рассуждения, словопрения стали менее захватывающими.

Времени на беседы оставалось всё меньше. Я – то утопал в редакционной суете, то делал вид, что утопаю.

Она всё поняла и перестала приходить.

У меня отлегло от сердца. Отлегло, потому что я не понимал истинной цели её приходов.

А потом мне привиделось.

Я шёл по прихожей и вдруг впереди себя в полной темноте, но очень отчетливо, увидел человека: взгляд безумен, редкие волосы взлохмачены, руки трясутся.

«Господи! – подумалось с ужасом. – Как он оказался в моей квартире?»

А он поглядел на меня почти снисходительно, подошел ближе и упёрся пальцем в мою грудь.

– Сюда попало? – гнусаво спросил он. – Да, ещё бы чуть правее…И никогда, никогда ничего подобного не переживаешь…. А при сегодняшнем раскладе – будет. Обязательно, и ещё как будет! Успеешь хлебануть выше ноздрей.

Шаркая подошвами, отошел в сторону, продолжая разглядывать меня с крайним любопытством.

– Кого это пророчат в…

Внезапно закашлял, будто кто-то ему сжал горло.

– Значит, я полностью прав, – добавил удовлетворённо. – Грозит подобное, ой, как грозит…

Отдышался, как бы в забывчивости указал рукой в мою сторону.

– Страшно? – спросил участливо. – Вижу, боишься. Скажи, а почему ты там не боялся, а здесь стал трусом?

«Где это там?» – с шумом пронеслось вдруг по сознанию.

– Там это там, – ответил он жёстко. – И как можно было решиться на такое? Кто отказывается от своих воспоминаний?

Он опять подошёл ближе.

– В самом деле, стало невмоготу? Видимо, так и есть…Весь вопрос в том. Успел ли ты сделаться подлецом? Да, вопрос…Но подлецы не страдают вообще ничем, а бессонницей, тем паче. Значит, не подлец…

Он прошел в залу. Остановился посредине и воздел руки кверху.

– Там ищи ответы, – грянул его голос. Там и только там! А меня не бойся, я – это ты. Тебе неизвестный ты.

Он сузил глаза и вдруг спросил: – Хочешь узнать дальнейшую свою судьбу? Вижу, хочешь, но опасаешься. Так слушай…

И стал говорить. Его рассказ сопровождала музыка Грига. Мне вообще нравится Григ, но здесь он был некстати. Аккорды звучали всё грознее и настойчивей, голос визави всё тише и неразборчивей.

А он говорил, вещал, предупреждал, пророчил.

Но я ничего не разобрал. Ничего…Только предчувствие, глухое предчувствие поселилось в разобранной душе. И уже больше никогда не давало покоя…

Сердце подкатило к горлу и глухими толчками в нём колотилось.

Нащупал выключатель и, теряя силы, включил свет.

…Это я стою напротив разбитого зеркала.

_________________________

В своё скорое и неумолимое «приближение к полтиннику» я считал невозможным пересмотр установок на жизнь. Поздно. Она либо состоялась, либо нет. Да и стыдно: был таким, стал меняться; а человек должен быть упорным, твердым и…Должен! – и всё тут!

А если всё было ошибкой?

Если взгляды были порочны?

Если думал, что бодрствуешь, а спал?

Если душа покрылась чирьями и стала нарывать?

Если сердце и кровь переполнил гной, и ты уже начинал чувствовать его отвратное влияние на мозг, а выхода к исцелению не находил?

А если смешные, наивные утверждения этой женщины о добре и зле, о конечном торжестве справедливости, о возобладании духовного над материальным, всё-таки своевременны и современны?

Ведь не всё утонуло в деньгах и роскоши, мишурном блеске и призрачной славе. Должно же за всем этим внешним скрываться внутреннее.