Появившись на «главном калибре», комбат поблагодарил комендоров от имени комдива и своего личного, но тут же приказал вновь сдвинуть бетонные перегородки и старательнейшим образом замаскировать все три орудийных дворика.

Едва комендоры замаскировали все, что только можно было замаскировать вокруг каждого из орудий, как появились два самолета противника. Вряд ли они обратили внимание на хутор из трех стоявших в пятидесяти метрах друг от друга домишек, а за попытку присмотреться к расположению полевой батареи «сорокапяток» тут же были наказаны огнем зенитной батареи.

– Сразу же зауважали нас, сволочи, – самодовольно проворчал командир первого орудия Заверин, остановившись в той части замаскированного сетью капонира, из которой начинался вход в подземные казематы батареи.

– Причем с каждым боем это уважение будет увеличиваться, – заверил его комбат. – Как, впрочем, и внимание к нам со стороны авиации и артиллерии противника.

Собрав всех командиров в подземной кают-компании, Гродов объяснил, что ситуация складывается не в пользу защитников города и что буквально завтра-послезавтра румыно-германские войска выйдут на берег моря и попытаются прорваться на западный берег Аджалыкского лимана, то есть вплотную подойти к ближайшим к батарее населенным пунктам – Григорьевка, Булдынка, Шицли. Если так пойдет и дальше, то не исключено, что вскоре даже орудиям главного калибра придется вести огонь прямой наводкой.

– Признайся, политрук, – обратился он к Лукашу, – что, когда я занялся созданием нашей батарейной разведки, ты поначалу отнесся к этой затее как к совершенно бесполезной. Был убежден, что заниматься ближней полевой разведкой нам не придется.

– И такое тоже было, – смиренно поддержал его комиссар батареи. – Но ведь мне по должности и статусу положено сомневаться в силе врага.

– Так вот, сегодня же проведите сбор разведгруппы, и завтра наши наблюдательно-корректировочные посты, снабженные рациями и биноклями, должны находиться в районе Григорьевки и Булдынки.

– Если помните, места их дислокации нами давно определены и частично даже оборудованы.

– Кроме того, нужно сформировать две небольшие походные группы разведчиков, которые бы взяли под свой контроль побережье лимана, особенно в районе дамбы, на пространстве между Булдынкой и Свердлово. Причем действовать следует активно, изобретательно, постоянно поддерживая связь с полковыми разведчиками, подключая местное население и встряхивая пленных…

– За этим тоже дело не станет, – проворчал политрук.

– Словом, делайте что угодно, главное, чтобы мы постоянно знали, где сосредоточиваются и куда нацеливаются основные массы вражеских войск и техники.

– Теперь все в вашей власти, Канарис вы наш, – не преминул осчастливить Лукаша своей ангельской ухмылкой Кириллов. – Это ваше время, партайгеноссе.

– Четверых твоих наиболее крепких бойцов я тоже включил в эту группу, дабы спасти их от безделья, – мелко отомстил ему новоиспеченный начальник разведки.

– А первое задание разведгруппа получает уже сейчас, – слегка повысил голос капитан. – На двух мотоциклах выдвигаетесь в сторону дамбы, к двадцати двум перекрываете ее на полчаса, чтобы на ней не появилось ни одной живой души, и корректируете нашу пристрелку по восточной и западной частям, а также по ее центру. Как только огонь будет прекращен, тут же аккуратно засыпаете воронки и маскируете их. Враг не должен догадываться, что она основательно пристреляна.

– Так, может, есть смысл сразу же разворотить ее всю до основания?

– Села по ту сторону пока еще находятся в наших руках. И потом, восстановить эту дамбу на мелководье особого труда для вражеских саперов не составит. Как и для наших саперов – разрушить ее. Мы же с вами должны относиться к дамбе как к артиллерийской ловушке, на которой можно запереть и истребить большую колонну противника.

– Жаль только, что воронки от наших снарядов получаются слишком большими.

– В помощь вам на грузовике прибудет группа бойцов, вооруженных лопатами. Уже через час после пристрелки движение по дамбе должно возобновиться, чтобы мы не отрезали обороняющиеся там подразделения от своих.

Отдав еще несколько распоряжений, комбат уже намеревался завершить совещание, когда в проеме двери с улыбкой на устах появился его ординарец Пробнев.

– Только что с центрального поста, – доложил он, – по телефону сообщили, что возле причала обнаружен Женька.

– Кто… обнаружен?! – поморщился Гродов.

– Ну Женька же! – ничуть не смутился старший краснофлотец, будучи уверенным, что все должны были сразу же понять, о ком именно идет речь. – Тринадцатилетний сын мичмана Юраша, ваш то есть сын, – обратился он к старшине батареи.

Комбат и старшина настороженно переглянулись.

– Как это понимать, мичман? – сурово спросил капитан.

– Да кто ж его знает?! Я отправил его. Тогда же, вместе со всеми отправил… Политрук вон видел; он тоже транспорт батарейный провожал.

– Выходит, что мальчишка должен был находиться в колонне эвакуированных семей военнослужащих? – обратил комбат свой взор на старшего краснофлотца. – Что же в таком случае, могло произойти?

– Их колонну что… разбомбили? – с трудом справляясь со спазмой гортани, спросил Юраш. – Неужели все-таки разбомбили?

– Ты разве не расспросил мальчишку, почему он вернулся? – как можно суровее поинтересовался комбат.

– Да не знает Женька, что произошло с колонной. Бежал он. При первой же возможности бежал. – По тому, с каким почти мальчишеским восторгом Пробнев рассказывал об этом, чувствовалось, что он не только не осуждает парнишку, с которым давно сдружился, но и рад, что тот опять будет появляться на батарее.

– Это ж при какой такой «первой возможности»? – грозно подался к нему мичман, словно бы заподозрил, что это ординарец комбата спровоцировал Женьку на столь бездумный побег.

– При обычной, – стушевался Пробнев. – На рассвете соскочил из машины и бежал. В Григорьевке в брошенном кем-то доме ночует, а питается тем, чем сверстники подкармливают, или что по садам-огородам «нашарить» сумеет. А то еще рыбу ловит, чтобы затем сварить в котелке.

– Я с него шкуру спущу! – решительно повертел головой старшина батареи. – Вот теперь-то он у меня точно добегается! Сколько ж можно нянькаться с ним?

Все присутствовавшие почему-то рассмеялись, хотя понимали, что мичману сейчас не до смеха и что не только ему, но и всем им следует подумать о судьбе этого тринадцатилетнего сорванца, за которого они все теперь в нравственном ответе. Причем острее всех это почувствовал комбат.

– Отцовский ремень «как аргумент пролетарского воспитания», понятное дело, не отменяется, – признал он сквозь грустноватую улыбку. – Но родственников, как я понимаю, у вас, мичман, в ближайшей округе нет?

– Только в селе под Котовском, – все еще сокрушенно покачивал головой старшина. – Но, во-первых, это очень далеко, к тому же там давно хозяйничают румыны.

– В таком случае решение может быть только одно: зачисляем вашего сына в личный состав береговой батареи в качестве юнги-посыльного.

– Как это «зачисляем»?! – возмутился Юраш. – Куда и с какой стати? Да на ближайший транспорт его… – И вдруг осекся на полуслове, вспомнив, что к востоку от Аджалыкского лимана уже идут бои. И что никакого «ближайшего транспорта» уже не будет, поскольку шоссе, ведущее на Николаев, уже давно перерезано войсками противника.

– … Вот и я тоже так считаю, – довершил его прозрение комбат. – Если сегодня же не приютим мальчишку, завтра уже может быть поздно, потому что окажется на оккупированной территории. И сигуранце не составит труда выяснить, что отец его не просто старшина, но и коммунист, да к тому же парторг батареи.

– Там выяснят, понятное дело, – признал мичман.

– Поэтому слушай приказ, старшина: подобрать мальчишке из наших резервов матросскую форму, батарейный портной пусть ее подгонит. Словом, отмыть, накормить, обмундировать и впредь относиться к нему, как и положено относиться к юнге. Пока что в хозотделение его, на камбуз, а там посмотрим, как устраивать его жизнь дальше.