– Помилуйте, господин генерал, – возразил Ухтомский, – мне сейчас аккурат девяносто один. Вот уж не думал дотянуть!

– Вы правы, – задумался генерал. – А мне тогда сколько будет? Знаете, Виктор, вы эту алгебру бросьте! А с Михаилом Плотниковым вы меня, господин Лунин, непременно познакомьте.

Огромная квартира в Доме на Набережной казалась теперь не только Фролу, но и Келюсу, мрачной и неуютной. Последние дни они собирались обычно на кухне и даже, перетащив туда раскладушки, иногда ночевали. Тут было как-то спокойнее и спалось без сновидений. И сейчас, пригласив нежданных гостей, Лунин, проигнорировав этикет, усадил их за кухонный стол. Да и покойный Корф больше всего любил бывать именно здесь. Теперь его место пустовало, там стояли тарелка и наполовину налитая стопка.

Все слова были сказаны, водка выпита. Фрол и поручик ушли в гостиную выяснять подробности родословной князя, которая отчего-то заинтересовала дхара. Генерал, не перебивая, выслушал рассказ Лунина о том, что случилось с Корфом. Келюс рассказывал все без утайки, опуская лишь наиболее невероятные подробности.

– Дон-Кихоты, – вздохнул Тургул. – Неправда ваша, господин Лунин. Не вы втянули Михаила во все это – он вас втянул. Корф – человек военный, он выполнял приказ. И, если для этого нужно было выкрасть скантр, – он был обязан сделать это.

– Приказ начальника, бином, – закон для подчиненного?

– Именно так, – кивнул генерал. – Только слово «бином» – лишнее. Помилуйте, сударь мой, вы хоть понимали, что делали, когда пытались выкрасть скантр у собственного правительства?

– Скантр был нужен Михаилу, – удивился Келюс. – Он бы вернул его в Институт и сам возвратился...

– Может быть, – недобро прищурился Тургул. – А может, и по-другому вышло. Вы, надеюсь, догадываетесь, где служил Корф? Он бы мог взять и уничтожить скантр. Что тогда?

– Уничтожить? Но зачем? Он ведь хотел вернуться!

Генерал со вздохом покачал головой, гася в пепельнице папиросу и закуривая новую. В наступившей тишине откуда-то из глубины квартиры донесся голос Ухтомского, повествующего о битве князя Ряполовского «в мале дружине с поганым собакою Касим-ханом и его злою ордою».

– Несомненно, – хмыкнул Тургул, – с собакою Касим-ханом... Господин Лунин, вы – человек штатский. Оговорюсь: не подразумеваю под этим более того, что сказал. Так вот, вы человек штатский, вы ученый – все так... Но, сударь мой, неужели вы до сих пор не поняли?

– Кое-что понял. А вас, господин генерал, понять пока не могу. Куда вы, бином, клоните?

– Да куда мне клонить? – удивился Тургул. – Я просто хочу сказать, что идет война. Война, сударь мой! Красные против белых. Я, мой поручик, покойный Михаил, – белые. Вы – красные. И, помогая Михаилу, вы помогали врагу.

– Ну, это вы уже загнули! – Келюс даже не рассердился. – Дед мой, покойный комиссар Лунин, царствие ему Небесное, напоследок меня иначе как врангелевцем и корниловцем не величал...

– Видел я ваших корниловцев, – спокойно, без тени эмоций, отозвался генерал. – На Страстном. Стоят, извиняюсь, в раскорячку, рожи холопские, наглые... И небритые. Еле удержал Ухтомского, он, знаете, так и рвался. Мы эту форму офицерам не сразу разрешали носить – не после первого боя, даже не после десятого, сударь вы мой! Они еще ордена цеплять изволят. Наши ордена! Вернусь – отдам приказ – все ордена погибших уничтожать. Чтоб – ни в чьи руки! Ни парижских ювелиров, ни этих, прошу прощения...

Тургул вновь замолчал, и Келюс услыхал голос Фрола, вопрошавшего:

– ...то есть как, елы, парил по небу? Не мог он парить по небу!

В ответ князь Ухтомский пытался объяснить что-то про фольклор, но дхара, это явно не успокаивало.

– Извините, отвлекся, – продолжил Тургул. – Так вот, господин Лунин, идет война. У нас – на фронтах, у вас – тлеет под пеплом. Но, кажется, уже кое-где полыхает.

– Э-э, бросьте, – не согласился Келюс. – Свою войну вы проиграете – к большому сожалению, моему лично, и, можете поверить, еще очень многих – аккурат в ноябре двадцатого. А у нас свои дела. И войны, надеюсь, все-таки не будет.

– Ну да, конечно, – кивнул генерал. – «Река времени в своем стремленье уносит все дела людей...» А вы знаете, господин Лунин, что передавали нам по этому самому Второму каналу?

– Догадываюсь, – усмехнулся Келюс. – Военные планы красных. И, может, кое-какие технические новинки.

– Верно догадываетесь. Только опять лишнее слово – «может». Иначе зачем мы поддерживали связь с этими... переродившимися?

– Вы думали, у нас в ЦК сидит ваш доброжелатель?

– Конечно! – воскликнул Тургул. – И не только думали. Нас в этом уверяли! Обещали чуть ли не изменить ход истории! О Господи, прости им всем... Кто же на такое не согласится? Тут можно рискнуть не только полковником Корфом – дивизии не жалко!

– Они передавали такие же данные красным? – понял Келюс. – Но зачем?

– Нас исследовали, – бледно улыбнулся Тургул. – Посылали запросы о состоянии экономики, финансов, о транспорте, еще о чем-то... О войне не спрашивали – тут и так все ясно. Мы отвечали – что оставалось делать? Ну, красных тоже, так сказать, рентгенировали. А Михаил Модестович все это раскрыл.

– Михаил говорил, что он просто курьер!

– Разумеется, – генерал закурил очередную папиросу. – А что же, по-вашему, он должен был вам сказать? Я, отважный разведчик, полковник Корф, первым проник в злодейские замыслы жидо-большевистской банды и понял, что господина главнокомандующего, равно как и все Особое Совещание, водят за нос? И что помогать нам никто и не думает – просто ставят эксперимент на нас и красных одновременно – на предмет приемлемости капитализма среди наших родных осин? Второй канал обслуживает не только Харьков, где сейчас, то есть в августе 19-го, мы, но и Столицу, где нынче красные. Что Корф должен был сделать? Или прорваться обратно – или просто уничтожить скантр и обрубить Канал...

– Но ведь сейчас у вас, как я понял, есть свой собственный Канал, – удивился Николай, – и вы можете устанавливать любые нужные вам связи.

– В общем-то, любые. Золотой запас России пока еще у Адмирала. Тайн военных открывать не буду, но вы, наверное, и так кое-что поняли. В двадцать восемь лет мозги господина Тернема работают не хуже, чем в сто, смею вас уверить. Ну, а теперь, сударь вы мой, беретесь ли вы по-прежнему утверждать, что наша война кончится в ноябре 20-го?