...Нож достался полковнику темной октябрьской ночью 15-го, после короткой вылазки в немецкие окопы. Германский унтер взмахнул им перед самым лицом барона, но ударить не успел – Корф уложил врага из верного нагана. В 17-м он и не думал оставлять трофей шестилетнему Вовке, просто забыл, когда, спасаясь от красногвардейского налета, уходил черным ходом из квартиры.

– Ну, дядя Майкл! – заканючил правнук. – Ну, облом прямо! Почему вы все – с оружием, а я – нет?

– Хорошо, – чуть подумав, решил Корф. – Завтра верну. Только, мон шер, носить его надобно совсем иначе...

Рано утром барон съездил к заутрене на Ваганьково, а затем подошел к знакомому священнику, обратившись к нему с весьма необычной просьбой. Поначалу старик испугался и хотел отказаться, но, еще раз поглядев на Корфа, неожиданно для самого себя дал согласие. Немецкий нож был по всем правилам освящен, и удовлетворенный полковник отправился в город, размышляя о многих вещах сразу – от необходимости уберечь неумеху-правнука от серьезных неприятностей до нерешенной проблемы «кухонной латыни».

В библиотеке не сиделось, и ноги привели Корфа в Дворянское Собрание. Он прошел в небольшой зал, который на этот раз был почти заполнен. Барон не преминул поинтересоваться причиной, и ему охотно сообщили, что Собрание намерено разобрать два животрепещущих вопроса: составление протеста против отделения Малороссии и деятельность малого предприятия «Зико-Рюс». Полковник лишь пожал плечами, еще раз обвел глазами зал и, наконец, заметил в дальнем углу знакомое лицо. Старик Говоруха сидел в заднем ряду, внимательно наблюдая за Корфом.

Повестка дня не особенно интересовала Ростислава Вадимовича, поскольку он охотно откликнулся на приглашение погулять по прекрасным осенним улицам Столицы. Немного пройдясь, Корф и Говоруха присели на лавочке в скверике, любуясь желтеющими кронами высоких кленов.

– Рад вас видеть, Михаил Модестович, рад... – приговаривал старик. – Признаться, подумывал даже вас искать. Вы же теперь, можно сказать, знаменитость!

– А-а! – понял Корф. – Да-с, побывал в «чеке». Довелось...

– Именно, что в «чеке», – поспешно согласился Говоруха. – Видел, видел, как Миша Плотников выступал... А я, знаете, Михаил Модестович, грешным делом вам не поверил. Походил, поспрашивал, даже в эту самую «чеку» запрос послал...

– Это вы о чем? – насторожился полковник.

– Как бы это помягче... В общем, не было у Владимира Михайловича Корфа сыновей. Так что я не ошибся. Никаких Корфов в Канаде нет – по крайней мере, потомков Модеста Корфа.

– Да... – печально вздохнул барон. – Не было у Вовки детей, Славик. Он и был последним Корфом.

– Не последним! – старик перешел на шепот. – Я, конечно, стар, Михаил Модестович, да и Совдепия ума не прибавила, да только тебя, Миша, и на том свете узнаю! Вначале, признаться, чуть не спятил, отвык от такого в эпоху, так сказать, диалектического материализма. А потом понял: нет, не спятил, и ты, Миша, не самозванец! Именно ты меня за уши таскал...

– Был грех! – хмыкнул барон, которому совершенно расхотелось играть в собственного правнука. – А нечего было, Славик, наушничать!

– Но ты же погиб, Миша... – еле слышно выговорил старик. – После войны Елена искала тебя, ездила в Харьков, потом в Таганрог. Ей сказали, что ты погиб еще в 19-м... Володя так гордился тобой! У него всегда висела твоя фотография – и в 20-х, и даже потом, когда началась эта мясорубка...

– Не надо... – слышать о сыне, которого он запомнил шестилетним, Корф был не в силах.

– Я не знаю, почему ты здесь, Миша. Кто прислал тебя... и за кем.

– Брось, Славик! – нашел в себе силы усмехнуться барон. – В наш век, как это вы называете... научно-технического прогресса принимать меня за тень отца Гамлета!..

– А хотя бы и так... Я очень рад тебя видеть, Миша.

Давние знакомые, постепенно оставив патетический тон, разговорились о делах давних и не очень. Говоруха все больше жаловался на маленькую пенсию, грубость нынешней молодежи и соседей по коммуналке. Корф, дабы не смущать старика невероятными событиями, приключившимися с ним самим, походя посетовал на казус с латинской рукописью. Барон был почти уверен, что после семи десятилетий комиссародержавия найти в Столице латиниста не представляется возможным.

– Мне бы твои проблемы, Миша, – покачал головой Говоруха. – Давай свою рукопись. Я ведь филолог...

На следующий день барон, Мик и Говоруха встретились в библиотеке. Накануне Корф вернул правнуку нож и долго обучал его искусству ношения холодного оружия. Теперь куртка юного Плотникова выглядела совершенно безупречно.

Рукопись Овернского Клирика изучали уже втроем. Говоруха, надев очки с сильными диоптриями, внимательно всмотрелся в изящные буквицы и поинтересовался, требуется ли полный перевод, общее изложение или отдельные фрагменты. В иное время барон, да и Мик, не возражали бы против редкой возможности прочитать целиком уникальную рукопись, но оба понимали, что это может занять не одну неделю. Поэтому Мик попросил Ростислава Вадимовича найти фрагмент, где говорится о заклинании, применявшемся святым Иринеем для воскрешения умерших. Говоруха, прикинув толщину рукописи, пообещал позвонить через несколько дней.

Тем же вечером в квартире Лунина собралась вся компания. Фрол привел Лиду, которая пришла с внушительного вида папкой, где оказались ее новые работы, а также рисунки самого Фрола. Картины рассматривали долго. От комментариев, однако, воздержались – кроме Мика, который заявил, что лучшего «сюра» видеть ему еще не приходилось, после чего посоветовал найти подходящего покупателя среди многочисленных «баксовых» гостей Столицы. Затем были продемонстрированы рисунки Фрола. Дхар смущенно смотрел в сторону, но рисунки, портреты и небольшие пейзажи, по общему мнению, были хороши.

– А вот еще, – Лида достала последний лист. – Это Фрол вчера...

– А вот это – сюр! – первым подал голос Плотников. – Ну, Фрол Афанасьевич, вы прямо Дали!

...С рисунка глядело жуткое чудище, отдаленно напоминающее первобытного человека, огромное, заросшее шерстью, с раскинутыми мохнатыми лапами. Глаза горели, страшная клыкастая пасть щерилась.