Неведомый мастер разделил пространство надвое. В верхнем ряду стояли люди в светлых одеждах, их лики были суровы и просветленны, как будто они уже вознеслись над этим миром. Ниже стояли другие, их было значительно больше, весь их вид говорил о решимости и непреклонности, словно им предстоял тяжелый бой. Высокая фигура Святого в темном монашеском плаще поверх светлой рубахи со свитком в левой руке и с благословляющей правой соединяла оба ряда. Лунин понял, что прав в своей догадке – те, кто был наверху, уже выполнили свой земной долг, но стоящие внизу шли им на смену.

Темные очки мешали, Лунин сунул их в карман куртки и всмотрелся. Лицо Сергия казалось суровым и надмирным, словно великий заступник Руси гневался на своих неразумных потомков. Сергий, основатель Троицкой Лавры, отрок Варфоломей, сын ростовского боярина Кирилла, переселенного в Радонеж волею Ивана Калиты...

И вдруг Келюс понял, что темные очки подвели его. Лицо Сергия не было гневным. Серые, близко посаженные глаза смотрели с чуть заметной знакомой улыбкой, благословляющие персты правой руки, казалось, готовы дрогнуть, а губы – шевельнуться, произнося такое знакомое: «Не бойся, воин Николай!» Варфоломей Кириллович глядел на него, и Келюсу показалось, что на Святом уже не монашеская риза, а обыкновенный светлый плащ, и за ним не золотое сияние, а грубо окрашенная стена Белого Дома... Николай, боясь вздохнуть, осторожно перевел взгляд вправо, где плечом к плечу стоял сонм почивших праведников. Лики стали оживать под его взглядом, и Келюс понял, что узнает их всех.

...Впереди, в червленом плаще и высокой княжеской шапке стоял Фрол, и лицо его было не строгим, как показалось вначале, а обыкновенным, улыбающимся, только улыбка казалась непривычной, грустной. Чуть дальше были два воина в сверкающих кольчугах, два Михаила, прадед и правнук, и Келюс вдруг понял, насколько похожи лица Михаила Корфа и Мика Плотникова. За плечом барона стояла красивая девушка в темном платке, из-под которого выбивались белокурые пряди. Таня Корнева – Кора смотрела на Николая с тайной тревогой, и на груди ее сверкал серебряный крест.

Чуть дальше Николай увидел лицо, показавшееся вначале незнакомым. Красивый юноша в богатой ферязи стоял в стороне от остальных, и его смуглое лицо было полно боли и муки. Келюс уловил отчаянный, словно зовущий на помощь, взгляд и вспомнил Максима Кравца. За ними шел еще один ряд, терявшийся в легкой золотистой дымке, но Николай понял, что узнает высокого рыжего парня в легких кожаных доспехах. Только теперь через плечо Сержа был перекинут не автомат, а длинный тонкий лук. А возле него стоял тот, кого Келюс меньше всего ожидал увидеть на иконе – Николай Лунин-старший, комиссар гражданской, и был на нем серый плащ, похожий на те, что когда-то носили большевистские наркомы...

Лунин перевел взгляд ниже и увидел тех, кто ждал его в Столице. В первом ряду стояли Ухтомский и Алексей в красных плащах поверх блестящих лат, слева от Виктора была Лидия в белом платье с серебряным шитьем, во втором ряду застыли дхары в странных, никогда не виденных Келюсом одеяниях, и на голове каждого был легкий кожаный шлем. А дальше – люди, незнакомые и случайно встреченные, их было много, десятки, их ряды терялись в золотистой дымке фона.

...Ольга стояла в центре, и была на ней маленькая золотая корона, такая же, как и той ночью, у призрачной башни замка ди Гуаско...

Впереди всех, чуть отступив от первого ряда, художник поместил невысокого воина в светлых одеждах, его меч покоился в ножнах, а в руке желтел небольшой сверток с монограммой Христа. На голове того, кто возглавлял воинство Сергия, не было шлема, короткие волосы казались странными, почти белыми, и Николай понял, что молодой воин совершенно седой. Лицо его было чистым и спокойным, словно он уже все решил для себя и теперь готов вести остальных в бой.

Келюс всмотрелся в того, кто должен возглавить их всех, и вдруг понял, что узнает седого вождя. Это был он сам, безработный историк Николай Андреевич Лунин, отставной демократ и вечный неудачник. И Келюс почувствовал жгучий стыд, будто он сам посмел поместить себя среди сонма бойцов и праведников...

Николай закрыл глаза, помотал головой и поспешно надел темные очки. Золотистое свечение померкло, и он облегченно вздохнул – икона сразу же приобрела прежний вид, лица тех, кто стоял рядом с суровым Сергием, который теперь ничем не походил на Варфоломея Кирилловича, были совершенно незнакомы. Просто икона, наверняка редкая, неизвестно почему попавшая в эту заброшенную избу...

Он отошел в сторону, хотел закурить, но одернул себя – курить в чужом доме было неудобно. Николай вытащил сигарету и уже собирался выйти на крыльцо, когда услыхал стук. Кто-то рубил дрова, и этот кто-то был совсем рядом. Келюс смутился. Очевидно, вернулся хозяин, и теперь придется объясняться по поводу непрошеного вторжения. Он еще раз вспомнил заранее приготовленную версию о заблудившемся туристе и открыл дверь.

От леса к крыльцу вела небольшая тропинка, кончавшаяся неподалеку от дома. Там, на очищенном от снега пятачке, высокий человек в старом латаном тулупчике колол дрова. Тяжелый топор-колун раз за разом взлетал вверх, толстые поленья послушно распадались от первого же удара. Только по чуть сутулой спине и седым волосам, выбивающимся из-под шапки, можно было понять, что человек очень стар.

Лунин хотел окликнуть хозяина, но тот оглянулся сам.

– Здрав будь, Николай Андреев, сын Лунин!

Варфоломей Кириллович улыбнулся, аккуратно прислонил топор к крыльцу и принялся отряхивать снег с рукавиц.

– Согрелся ли в избе, воин Николай? Я с вечера топил...

– Здравствуйте, Варфоломей Кириллович! – пробормотал Келюс, все еще не веря своим глазам. – Как вы здесь? Откуда?

– Дивного тут, воин Николай, нет ничего. Избу сию я осенью нашел, подладил малость да и захожу порой. Место сие приметное. Тут в давние годы иная изба стояла, в которой сам Сергий бывал. В одном житии прочел я, что именно тут он свою судьбу выбрал. Будто, отроком еще, встретив здесь некоего раненого воина, излечил его, и было сие первым чудом Святого мужа. А воин тот поведал про некоего старца, в лесах спасавшегося, и решил отрок Варфоломей тому старцу наследовать. Даже имя его принял, как иноком стал.