– Еще один. Важная птица-с!

– Я не орнитолог, – устало вздохнул Мик. – Тоже доброволец?

– Никак нет-с. Но птица крупная. Комиссар полка! Мы за ним давно охотились...

– Комиссары не по моей части, – решительно заявил Мик, торопясь закончить малоприятную встречу. Подполковник чуть не подпрыгнул от огорчения.

– Но это же сам комиссар Лунин! Сам комиссар Лунин, ваше высокоблагородие! Просто взгляните! Увидите командующего, сможете сказать: лицезрел самого-с. Зверь крупный!

– Вы же сказали – птица?

Знакомая фамилия привлекла внимание, но Плотников рассудил, что Луниных в России немногим меньше, чем Кузнецовых.

– Долго искали-с! – горячо задышал контрразведчик. – Он ведь, шельма, целый наш батальон сагитировал!

– Ладно, давайте!

Чтобы не выказать излишнего любопытства, Мик уткнулся в бумаги и поднял глаза, лишь когда покашливание подполковника подсказало, что пленный доставлен. Плотников без особой охоты отложил в сторону свежую оперативную сводку и похолодел. Перед ним стоял Келюс. Это было настолько невозможно, невероятно, что на мгновение Мик совсем растерялся и лишь затем сообразил, что видел приятеля не далее как три дня назад в Харькове. Но сходство было поразительным, разве что комиссар выглядел на несколько лет моложе Николая. Одет пленный был соответствующе – в рваную гимнастерку и старые галифе, на ногах не оказалось даже портянок.

– Чего смотришь, беляк? – комиссар Лунин по-своему оценил интерес золотопогонника к своей персоне. – Большевика не видел?

И тут Плотников вспомнил то, что рассказывал ему Николай. Дед Келюса, будущий нарком и обитатель квартиры в Доме на Набережной! Неужели?

– Имя! Как вас зовут?

– Что, в провиантскую ведомость впишете? Николай Андреевич я.

Все сходилось. Комиссару полка Николаю Андреевичу Лунину сейчас, в 1920-м, было девятнадцать лет.

– Очень, очень опасный, – по-суфлерски зашептал контрразведчик. – Мы его завтра же... На центральной площади Орла!..

– Отставить!

Плотников и сам понимал, что грозит пленному комиссару.

– Господин подполковник! Приказываю эту... птицу доставить в Харьков в мое распоряжение. Как поняли?

– Так точно-с! Всенепременно-с!

Мик прикинул, что в Харькове можно будет отправить комиссара Лунина в лагерь для рядовых, а затем тихо выпустить. Келюсу он решил пока ничего не говорить, дабы тот не наделал глупостей.

...Контрразведчик, откланявшись, отбыл восвояси, явно довольный результатами визита. О том, что пленный комиссар чем-то заинтересовал Генерального Инспектора, он решил сегодня же, не откладывая, сообщить в Харьков...

Часа через три вагон особого уполномоченного прицепили к военному эшелону, направлявшемуся на юг. Этой ночью Мик смог наконец-то выспаться. Он спешил в Харьков, но по дороге пришлось сделать остановку в Белгороде. Телеграмма, полученная от командующего, предписывала полковнику Плотникову нанести визит в учебный центр. Впрочем, Мик сразу понял, что посещение курсов – лишь предлог.

Особый уполномоченный уже не в первый раз бывал в учебном центре, расположенном в здании городской гимназии. Поначалу Мика удивляли и забавляли юнкера и бравые подпоручики, разбиравшие затворы танковых пулеметов и портреты Государя с траурным крепом рядом со схемой турбинного двигателя. Занятия по огневой подготовке начинались с общей молитвы, а в учебный процесс, несмотря на уплотненное расписание, обязательно вводились часы Закона Божьего. Вскоре, однако, Плотников, привык, тем более, что под влиянием инструкторов и преподавателей слушатели быстро менялись. Закрутились первые, неизвестно откуда взявшиеся магнитофоны, юнкера под гитару пели об Афгане, а в одном из классов рядом с портретом Государя появилась цветная фотография Президента. На занятия по военной истории изучали теперь не только суворовские походы, но и подробности трех ночей у Белого Дома. Однажды Мик был вынужден прочесть на эту тему лекцию, что поначалу привело его в трепет. Но когда по мертвой тишине в зале Плотников понял, как его слушают, то осмелел и к концу лекции уже и сам почти поверил, что был рядом с Келюсом и Фролом у баррикады под моросящим летним дождем и поджигал «молотовским коктейлем» пахнущие соляркой боевые машины.

Плотников бегло обошел классы, минут двадцать побеседовал с начальником центра и полюбовался собственным портретом в комнате Боевой Славы. Мик красовался на фоне танка Т-74, и вид у бывшего студента Бауманки был чрезвычайно воинственный. Снимали еще в ноябре, в дни боев за Орел.

...В комнате отдыха Мик услышал необычный шум. Заглянув, он лишь покачал головой – господа офицеры и юнкера, отложив в сторону конспекты, смотрели по японскому видеомагнитофону боевик с Сильвестром Сталоне.

Летчики обучались за городом, на территории бывшей помещичьей экономии, рядом со строящимся аэродромом. Мик без всякой охоты прикидывал, стоит ли туда ехать, когда маленькая записка, присланная с вестовым, внесла окончательную ясность. Плотников понял, зачем его вызвали в Белгород.

...Тот, кто его ждал, обставлял встречи чрезвычайно конспиративно. Они почти каждый день виделись в штабе командующего, однако там только здоровались, а разговоры происходили то на частной квартире в Харькове, то во время поездок особого уполномоченного. Для чего это делалось, Мик не особо понимал, но спрашивать не решался. На этот раз его ждали в небольшой комнате отеля с пыльной пальмой у зашторенного окна и потрескавшейся мебелью в стиле Людовика XV-го. Впрочем, ни Мика, ни его собеседника подобная провинциальная экзотика не смущала.

– Благодарю вас, что откликнулись на просьбу о встрече, Михаил Николаевич...

Голос был тяжелым и немного тягучим.

– Да, конечно, конечно... – заспешил Плотников. – Это... из-за Тернема?

– Отчасти да, – его собеседник говорил неспешно, обдумывая каждое слово. – Тернема не нашли, и положение становится серьезным. К счастью, он не ушел к красным, по последним данным, он где-то в Чехии... Итак, мы его прошляпили. Что предлагаете, Михаил Николаевич?

– Я... Не знаю... – растерялся Мик. – Тернем уничтожил чертежи, а скантр трогать нельзя.