Они сидели в полумраке, отделенные от остальных резной ширмой, и молчали. Люди слушали; десятки глаз были устремлены на оратора, но братья на него не смотрели и наблюдали исподтишка за этими лицами.

Потом уже, когда он закончил говорить, понемногу поднялся гам, они вставали со своих мест, жестикулировали, перебивали друг друга, кто-то направился к самому Кандиано: должно быть, выразить свое согласие или несогласие с его речью, а братья остались сидеть, и лишь помигивала тусклым огоньком сигарета Виченте.

— Парочке-другой, кажется, неслабо припекло от его слов, — еле слышно заметил Теодато, склонившись к столешнице в почти детской позе. — Но все остальные…

— Слишком привыкли к подобным эксцентричным выходкам, — проворчал Виченте, стряхнул пепел в хрустальное блюдце. — И, признаться, обстановка серьезно портит все впечатление от его слов. Смешно сидеть среди всей этой роскоши, разряженным в шелк и бархат, и слушать что-то про нашу смелость и степи.

— Но ведь в чем-то он неумолимо логичен.

— Да, вне всякого сомнения; сложно поспорить с тем, что аристократы отступились от своего первоначального пути. И тем не менее среди нас продолжают рождаться люди с талантом, тогда как кварталы закованных не произвели ни одного.

Теодато раскрыл было рот, желая ответить что-то, но в этот момент их уединение было нарушено: к их столику подошла хозяйка вечера, жена Камбьянико, и по-светски улыбнулась им; молодые люди поднялись со своих мест.

— Надеюсь, вы не скучаете здесь, господа.

— Что вы, госпожа Беатриче, — пробасил Моро. — Речь господина Кандиано была… очень прочувствованной.

— О да, — она закатила глаза, потом жестом пригласила их вновь сесть и сама опустилась на обитый парчой стул. — Я надеюсь, она заставила сердца наших соратников зажечься огнем. Господин Кандиано вообще прекрасный оратор, я даже не ожидала от него.

— Он человек идеи, — задумчиво произнес каменнолицый брат, — только серьезная идея может увлечь его и сделать красноречивым. Во всех остальных случаях он будет таков же, как и большинство из нас, ленивый утративший смысл своей жизни аристократ.

Она даже рассмеялась.

— Хорошо сказано, господин Виченте. Может быть, вам следовало бы также попробовать себя на поприще ритора?

— Боюсь, у меня не тот характер.

— Что же насчет вас, госпожа Беатриче? — вмешался Теодато, в глазах которого блеснул лукавый огонек. — В вашей груди не загорелось ли страстное желание отправиться в степь, как предлагает наш уважаемый оратор?

— Может быть, но не теперь, — галантно улыбнулась она. — В конце концов, мне еще необходимо развлекать дорогих гостей сегодня вечером. Но вообще, знаете, — выражение ее лица стало наигранно-мечтательным, — все эти разговоры насчет степей, дикой природы, — это наводит меня на определенные идеи… что, если нам отправиться на охоту в степи за городом? Какое это благородное, достойное наших предков занятие! Можно было бы поехать большим числом людей, оставаться в прериях несколько дней, почувствовать себя в шкуре наших прадедов, которые вынуждены были выживать там…К тому же, уже наступила весна, и погода должна быть самой подходящей.

Братья переглянулись. Лицо Виченте оставалось каменным; Теодато дернул бровью.

— Возможно, вам стоит обсудить эту идею с вашим мужем, госпожа Беатриче, — наконец вежливо отозвался Моро. — Вне всякого сомнения, в этом что-то есть.

Она оставила их, но на прощанье значительно глянула на Виченте; тот отвечал ей невинным (если только это можно сказать насчет его холодного лица) взглядом. Вечер понемногу близился к концу, но Орсо Кандиано, раздраженный чрезмерным вниманием пустоголовых людей вокруг себя, не хотел дожидаться завершения и сам подошел к братьям, к которым поневоле испытывал симпатию, — пустоголовым ни одного из них назвать уж точно было нельзя, — негромко предложил покинуть гостеприимный дом Камбьянико.

— Как вам будет угодно, господин Кандиано, — с легкой улыбкой отозвался Теодато. — Покинем этот вечер, как наши достославные предки оставили древнюю стоянку на севере, дабы отбыть к хладным берегам Атойятль.

Кандиано в ответ поморщился.

— И вы туда же, молодые люди? Довольно я выслушал сегодня острот насчет своих слов.

— …Простите.

Так втроем они действительно ушли, лишь незаметно распрощавшись с самим Витале Камбьянико, и мало кто заметил их исчезновение. Теодато же и предложил прогуляться по ночным улицам города, потому что в воздухе ему мерещился цветочный запах весны и свободы, а спутники его согласились, желая поговорить в тишине. Мераз был отослан с лошадьми, и трое мужчин зашагали по древней каменной мостовой.

— Тео может смеяться, но это действительно была впечатляющая речь, господин Кандиано, — негромко заметил Виченте; каменнолицый брат был как всегда, пальто его застегнуто на все пуговицы, выражение абсолютно ровное, как у старых гипсовых статуй, которые находили еще в местах прежнего обитания закованных. Теодато между тем шел, по-мальчишьи сунув руки в карманы, открыв грудь прохладному ветру, и то и дело улыбался каким-то своим мыслям.

— Боюсь, и настолько же бессмысленная, — горько сознался Кандиано. — Все, чего я могу добиться этим, — собственное осмеяние. Поначалу я думал, что только медленное, постепенное изменение может принести пользу, однако в последние дни склоняюсь к идее революции.

— …О чем вы говорите, господин Кандиано, — не сразу сказал Виченте. — Неужели вы и вправду считаете, что кровопролитие сделает нас более человечными?

— Конечно, нет, но без него не обойтись. В этом мире ничто не бывает бесплатным, господин Виченте, и нам следует заплатить цену крови, чтобы иметь право и далее именовать себя людьми.

Моро ничего не ответил, но покачал головой с серьезным сомнением во взгляде.

— Это звучит как-то опасно, — осторожно заметил Теодато. — Как же вы представляете все это себе? Возглавите восстание бездушных, поведете их на аристократов?

— Нет, нет. Эта революция должна произойти в наших рядах, — возразил тот. — Все, кто откажется признавать права закованных, умрут. Тогда…

— Вы просто нетерпеливы, — неожиданно перебил его Виченте. — Вам хочется видеть результаты вашей деятельности прямо здесь и сейчас… на протяжении вашей жизни. Вам это не кажется эгоистичным, господин Кандиано? Вы жаждете чужой крови лишь ради того, чтобы еще при жизни назвать себя вождем революции и идеологом новой эры.

Кандиано, озадаченный, промолчал.

— Конечно, сложнее всего упорно выполнять свою задачу на протяжении десятков лет, не видя никакого ощутимого результата, — добавил Виченте, — и страшно умереть, так и не узнав, принесли ли вы пользу человечеству. Но это же и самое правильное. Вы обвиняете этих пустоголовых аристократов в бесчеловечности, но разве вы сами не бесчеловечны, обрекая их, пусть даже умозрительно, на насильственную смерть? Только за то, что они как дети?

— Ну, признаться, я тоже был бы совсем не прочь увидеть, как изменяется наше общество, еще при жизни, — пробормотал Теодато, чуть посерьезнев. — Но, наверное, убивать других людей ради этого и вправду несправедливо.

— Вы загоняете меня в угол своей риторикой, молодые люди. Одно греет мне душу: то, что среди нас еще есть такие вот умные юноши, которые предпочитают думать, а не прожигать жизнь впустую, — будто бы сдался Кандиано.

— Надеюсь, господин Кандиано, и вы не отличаетесь закоснелостью пожилых людей, — смело поддел его Теодато, — и послушаете нас.

Кандиано в ответ рассмеялся; так разговор их перестал быть столь глубоко философским, и тема вроде бы оказалась исчерпана.

Однако Виченте Моро долго еще хмурился своим мыслям, уже когда они разошлись в разные стороны, и даже Теодато выглядел немного встревоженным; за то короткое время, что они тесно общались со своим старшим соратником, оба хорошо успели узнать его и отлично понимали, к чему приводят идеи, крепко засевшие в его упрямой голове.