– Как ты думаешь, я могу ее спасти?

Я пожимаю плечами и тихо, чтобы еще сильнее не раздосадовать сестру, отвечаю:

– Боюсь, что нет. Она умрет. Или ее съедят.

– Откуда ты знаешь? – упрямится Виолетта, любуясь увечным насекомым.

– Я говорю правду.

– А почему ты не хочешь спасти бабочку?

– Я и хотела бы, но это невозможно.

Виолетта опечаленно трясет головой. Чувствуется, ей не понравились мои слова. Меня это начинает раздражать.

– Зачем тогда спрашиваешь, если сама уже знаешь ответы? – Теперь я говорю с ней холодно. – Виолетта, вскоре ты поймешь, что не все живут легко и весело, как ты. Бывают увечья, которые уже не исправить.

Я смотрю на бабочку, ковыляющую по ладони сестры. Изуродованное туловище насекомого вызывает у меня всплеск злости. Резко смахиваю бабочку на траву. Она приземляется на спину и беспомощно сучит лапками.

Мгновенно спохватываюсь. Зачем я это сделала?

Виолетта заливается слезами. Я не успеваю попросить у нее прощения. Сестра вскакивает. Цветки барвинка из недоконченной короны разлетаются в разные стороны.

Сестра хочет убежать от меня, поворачивается и вдруг видит отца. От него сильно пахнет вином. Этот запах часто сопровождает его, паря невидимым облачком над головой. Отец наклоняется к Виолетте, и она тут же вытирает глаза. Он хмурится.

– Виолетта, дитя мое, почему ты плачешь? – спрашивает отец, гладя ее по щеке.

– Это так, понарошку, – шепотом отвечает сестра. – Мы хотели спасти бабочку.

Взгляд отца находит в траве умирающее насекомое.

– Обе? – недоверчиво спрашивает отец. – Сомневаюсь, что твоей сестре хотелось ее спасти.

– Аделина показывала, как это надо делать, – пытается врать Виолетта.

Увы, слишком поздно. Думаю, отец видел, как я сбрасывала несчастную бабочку с ее ладони. Отцовский взгляд перемещается на меня.

Мне делается страшно. Начинаю отползать, поскольку знаю, чем это закончится. Когда кровавая лихорадка выкосила треть взрослого населения и покалечила детей, мы вызывали жалость. Нас называли бедняжечками и гладили по голове. Все изменилось после смерти родителей нескольких мальфетто. Все эти люди не просто умерли, а были убиты или стали жертвами несчастных случаев. И тогда в храмах объявили произошедшее вмешательством демонов, и нас прокляли. «Держитесь подальше от этих уродцев. Они приносят сплошные беды». Вот так жалость сменилась страхом. А к страху, учитывая нашу пугающую внешность, быстро добавилась ненависть. Поползли слухи, будто мальфетто обладают сверхъестественными силами, которые проявляются, если увечного ребенка разозлить или испугать.

Моего отца это заинтересовало. Если и я обладаю какими-то способностями, из меня можно извлечь выгоду. Отец мог бы продать меня в цирк уродов и получить не только деньги, но и соответствующий документ от инквизиции, тем самым вернув себе репутацию добропорядочного негоцианта. Или же он мог бы распоряжаться моими способностями по своему усмотрению. Узнав об этом, отец несколько месяцев подряд пытался что-то во мне пробудить.

Он подает мне знак приблизиться. Подхожу. Его холодные ладони касаются моего подбородка. Мы оба молчим. Мне тягостна каждая секунда. Пытаюсь сказать, что не хотела огорчать Виолетту и готова извиниться перед ней, но страх сдавливает мне горло. Представляю, как скрываюсь от отца за темной завесой. Там, где он меня не увидит и не достанет. Сестра прячется за отцовской спиной. Ее глаза широко распахнуты. Взгляд бегает от меня к отцу. Как и я, она испугана его внезапным появлением.

Отец снова смотрит на умирающую бабочку, барахтающуюся в траве.

– Доканчивай начатое. – Он кивает на увечное насекомое.

Я не двигаюсь с места.

– Чего ты медлишь? – с пугающей ласковостью спрашивает он. – Ты ведь этого хотела. – Отцовские пальцы больно сжимают мой подбородок. – Подними бабочку!

Дрожа, я выполняю отцовское повеление. Зажав между пальцами бирюзовое крылышко, поднимаю несчастную бабочку в воздух. Кожа вокруг запястья покрывается золотистой пыльцой. Бабочка отчаянно перебирает лапками, борясь за жизнь. Отец улыбается. В глазах Виолетты блестят слезы. Мы обе и подумать не могли, чем закончится история с однокрылой бабочкой.

– А теперь оторви ей второе крылышко! – требует отец.

– Папа, не надо, – пробует возразить Виолетта.

Она обнимает отца за шею, пытаясь разжалобить. Бесполезно.

Кусаю губы, чтобы не заплакать.

– Не хочу, – шепотом произношу я, но при встрече с отцовским взглядом все дальнейшие слова застывают у меня в горле.

Я беру туловище бабочки в другую руку и все теми же двумя пальцами отрываю второе крылышко. Мне кажется, что вместе с ним у меня разорвется сердце. Искалеченное, но все еще живое создание ползает по моей ладони. Внутри меня шевелится что-то темное и мрачное.

– Убей ее!

Словно в тумане, надавливаю большим пальцем на бескрылое туловище обреченной бабочки. Слышу негромкий хруст. Бабочка умирает не сразу. Еще несколько секунд она дергается в судорогах.

Виолетта плачет.

– Замечательно, Аделина. Мне нравится, когда ты показываешь свою истинную суть. – Отец берет меня за руку. – Тебе это доставило наслаждение?

Хочу покачать головой, но его глаза заставляют меня замереть. Отцу нужно, чтобы я что-то выпустила из себя. Но что? Если там что-то и есть, я не знаю, как это вытащить наружу. Киваю в ответ. «Да, мне это доставило наслаждение. Огромное наслаждение. Я скажу любые слова, какие тебе хочется от меня услышать, только не делай мне больно».

Отец не отпускает мою руку и все больше хмурится.

– Аделина, внутри тебя должно быть что-то. Какие-то способности. – Он трогает мой безымянный палец. – Покажи их. Должна же быть хоть какая-то польза от твоего увечья. Мне нужно убедиться, что ты не напрасно ешь мой хлеб.

Я сильно испугана и не знаю, как ему ответить.

– Прошу прощения, – наконец выговариваю я. – Я не хотела огорчать Виолетту. Я лишь…

– Нечего оправдываться. – Отец оглядывается. – Виолетта, подойди сюда. Ближе. Посмотрим, годна ли твоя сестра хоть на что-то.

«Есть ли у нее то, что я мог бы выгодно продать».

– Папа, не трогай ее, – хнычет Виолетта, повисая у него на руке. – Аделина не сделала мне ничего плохого. Мы просто играли. А потом я увидела эту бабочку…

Мы обмениваемся лихорадочными взглядами. «Виолетта, спаси меня».

Отец отталкивает Виолетту и еще крепче сжимает мой безымянный палец.

– Аделина, неужели ты такое же никчемное создание, как та бабочка?

Я отчаянно мотаю головой. «Нет. Пожалуйста, дай мне шанс».

– Так покажи. Покажи, на что ты способна.

Потом он ломает мне верхний сустав безымянного пальца.

Я просыпаюсь, давясь безмолвным криком. Искалеченный палец болит так, будто его сломали только что, а не шесть лет назад. Принимаюсь его растирать, как всегда пытаясь выпрямить искривленный сустав. Внутри меня бурлят темные волны. Отцу нравилось, когда меня захлестывало ощущение собственного уродства.

Щурюсь от света. Куда я попала? Из арочных окон льются косые лучи солнца. Комната мне не знакома. Солнце окрашивает ее в кремовые тона. Легкий ветерок колышет тонкие, прозрачные занавески. Рядом с кроватью замечаю стол с раскрытой книгой, чернильницей и пером. На комодах и балконных карнизах стоят чаши с лепестками жасмина. Наверное, это их сладковатый аромат навеял мне сон о нашем садике. Осторожно поворачиваюсь и вижу, что лежу на кровати с вышитыми подушками. Одеяло такое же. Моргаю, не понимая, как я сюда попала.

Наверное, я умерла. Однако комната совсем не похожа на преисподнюю. Там должно быть полным-полно темной воды и уж точно нет никакого солнца. Что со мной произошло? Меня ведь собирались сжечь. Я помню эшафот, строй инквизиторов вокруг. Помню, как билась в цепях. Оглядываю свои руки. Они забинтованы. Пытаюсь пошевелить ими. Обожженная кожа сразу отзывается болью. Вся грязная, рваная одежда, что была на мне, исчезла. Сейчас я одета в сине-белый хитон. Кто же меня вымыл и переодел? Дотрагиваюсь до головы и вздрагиваю. Там, где отец вырвал у меня приличный клок волос, обнаруживаю повязку. Осторожно провожу рукой по остальной части головы. Волосы у меня тоже чисто вымыты. Морщу лоб, пытаясь вспомнить еще что-нибудь.