Еще раз оглядевшись, Мишка украдкой осенил себя косым солнечным крестом. Виновато глянул на солнышко и спрыгнул с перил. Подумал и перекрестился еще раз по православному обычаю — на всякий случай, чай крещеный все-таки.

На заднем дворе послышался шум — заскрипели засовы, сонные голоса о чем-то вяло переругивались. Мишка тут же вспомнил, что сегодня наконец-то будет долгожданная радость — соколиная охота. В предвкушении потехи крутнулся на каблуке, юркнул в дверь и сломя голову помчался в княжескую спальню — будить Дмитрия. А то всю охоту проспит…

Через час они уже мчались по широкому полю на резвых, холеных конях. Справа от Дмитрия скакал Бренок. Сзади ехали младшие сокольники и десяток дружинников, приставленных к князю для охраны. А впереди скакали, возглавляя колонну всадников, дядька Плещей и Федор Жила, старший сокольничий — худой, как оглобля, старичок с большим крючковатым носом, вызывающе торчащим над куцей седой бородой и жиденькими усами. На левой руке Жилы сидел белый сокол — царский подарок.

Сокола подарил юному князю сам царь Навруз. Подарил этим летом, когда батюшка Алексий возил Дмитрия в Орду, как он сказал, знакомить с царем. Но с тех пор все как-то не было случая опробовать этот ханский подарок в деле. Сокол — Ак-Темир, белое железо по-татарски, или, как его уже любовно окрестил Жила — Артемий, видно, чуял уже, несмотря на закрывающий глаза колпачок, что везут его на охоту. Артемий нервно пощелкивал клювом и вертел во все стороны головой, а иногда даже перебирал нетерпеливо лапами.

Рядом с князем ерзал в седле, смешно повторяя повадки Артемия, неугомонный Бренок — клацал зубами и нервно вертел в разные стороны головой.

Дмитрий, глядя на выкрутасы Мишки, хотел было рассмеяться, но отчего-то застеснялся. Оглянувшись назад, он окинул взглядом полтора десятка едущих следом всадников и важно нахмурил брови. Нет. Он смеяться не будет. Бренку можно, он просто отрок, хоть и старше Дмитрия на год. А вот ему, князю, так себя вести неподобно. Однако сердце Дмитрия все же сладко замирало в предчувствии грядущего праздника. Раньше он только однажды видел из окна, как собираются на соколиную охоту. Охотится тогда ездил его отец князь Иван Иванович Красный, а Дмитрия по малолетству решили не брать. А много ли разглядишь из окна? И вот теперь все это — для него! Он целых две недели уговаривал Плещея, а потом Жила обещал ему, что научит, как запускать соколов, и даст ему пару раз пустить красавца Артемия со своей руки.

— Все. То самое место! — Жила осадил коня и оглянулся назад.

— Стоять! Всем стоять! Приехали! — замахал руками Плещей.

Впрочем, вся небольшая кавалькада и без того уже остановилась. Дружинники привычно разъехались в стороны, оцепив место, где остановился князь, широким полукругом, и принялись со скучающим видом осматривать расстилающееся перед ними поросшее камышом болотце. Руки их, однако, привычно лежали на положенных поперек седла луках, со стрелой наготове.

— Видишь, княже, — Федор Жила оглянулся к Дмитрию, хитро, по-стариковски прищурившись, — вот в таких болотцах самая птица и есть. Сей час мы пугнем ее из лука, а как птички-то взмоют, так и запустим соколиков, — и он посмотрел выжидающе в лицо князя.

Дмитрий хотел было сказать что-нибудь солидное в ответ, но во рту у него пересохло от волнения, и князь лишь утвердительно кивнул.

— Ну, с Богом, — Жила, распустив узелок, отвязал лапку Артемия от своей левой руки. Его примеру последовали и другие сокольники, освобождая от пут своих соколов. Потом Федор Жила решительно махнул правой рукой.

Один из сокольников натянул лук и пустил над болотом пронзительно свиристящую татарскую стрелу со свистком. В камышах тут же шумно забили крыльями, и через секунду над зарослями взлетела целая стая серых селезней.

— Ага! — Жила растянул губы в азартной улыбке и снова махнул рукой: — Пускай по одному!

Одна за другой в небо взлетали быстрые, как молния, хищные птицы. Набрав высоту, они кидались из поднебесья вниз, на беспорядочно мечущихся над болотом селезней. Некоторые утки, сбитые соколами, падали прямо в болото, но большей частью, соколам удавалось удержать добычу в своих когтях, и тогда эти хищные красавцы, стремительно пикируя каждый к своему хозяину, бросали у ног его коня окровавленных уток и селезней, а затем садились на подставленную руку.

У Дмитрия перехватило от восторга дыхание.

— Это что, — бубнил где-то сбоку Жила. — Вот сейчас Хроменький по ним вдарит… Хотя и Хроменький тоже… А вот Черкес! Смотри, как Черкес пошел!..

— А когда же Артемия запускать будешь, дяденька?! — полюбопытствовал неуемный Бренок.

— Сейчас, сейчас… Пусть он сперва запах крови почует. Как летает он, ух! Пуще любого прочего… Ну, кажись, самая пора ему развернуться. — И Федор, сняв с головы Артемия колпачок, замахнулся и бросил его в небо.

— Да-а… — только и смог выговорить Дмитрий.

А Бренок, так тот просто открыл от удивления рот. Артемий падал на испуганно мечущихся над болотом.

Свистящие стрелы использовались для устрашения противника, для подачи сигналов и для спугивания дичи птиц, как стрела, цепко подхватывал их и бросал одну за другой всадникам под ноги. А Федор запускал его снова и снова. Десятилетний князь смотрел на Артемия и, кажется, сам летал вместе с ним, снова и снова с яростью обрушиваясь на бестолковых селезней.

А потом Жила дал ему самому запустить Артемия. Один раз. Больше не разрешил. Сказал, что почему-то нельзя сразу…

Они уже ехали обратно, когда в голову Дмитрию пришла правильная, как он сам сразу оценил ее — княжеская — мысль.

— Какой хороший подарок сделал мне царь… Навруз. Я и не знал, что сокол — это так… Так лепо. Надо мне в ответ тоже какой-нибудь подарок царю сделать.

Услышавший это Плещей как-то странно, нехорошо хмыкнул. А Бренок посмотрел на Дмитрия удивленно.

— Ты что же, не ведаешь еще?..

— Чего не ведаю?

— Ну, про царя Навруза…

— А что я про него должен знать? — пожал плечами Дмитрий. — Хороший такой дядька. Только что татарин. Ну, так у них там, в столице, все татаре…

— Помер он, твой Навруз. Некого благодарить… Ты че, и вправду не слыхал еще?

— Нет, — Дмитрий удивленно уставился на Бренка. — А ты-то откуда?

— Да мне Митяй говорил давеча. Я думал, он и тебе… Там у них снова война была. Из Синей степи пришел какой-то другой татарин, ну и Навруза нашего… — Бренок сделал выразительный жест большим пальцем по горлу. — А потом и всю семью его, и всех деток. И бабку его, Тайдулу, тоже прирезал, и еще всякого народа тьму… Так что у нас теперь другой царь. Только я имени его не запомнил. Надо будет снова Митяя спросить…

Десятилетний князь прекрасно помнил лицо царя Навруза. Толстые, криво усмехающиеся губы, грустные усталые глаза и холеную руку с пухлыми пальцами, унизанными разноцветными перстнями. Царь, беседуя о чем-то татарской скороговоркой с отцом Алексием, все гладил Дмитрия по голове и приговаривал время от времени:

— Якши, якши бола… — хороший мальчик.

А Дмитрию почему-то было страшно стоять рядом с этим, пахнущим одновременно конским потом и какими-то восточными благовониями, человеком. И еще Дмитрий вспомнил густую цепь царских отроков — нукеров. Они все время ездили следом за царем и стояли вокруг с обманчиво скучающими лицами. Князь глянул на едущих следом за ним дружинников. У царя Навруза таких вот было намного больше. И во всех церквях молились за царское здравие люди…

— Да верно ли Митяй сказал? — с надеждой в голосе переспросил Дмитрий.

— Вернее некуда, — беззаботно кивнул Бренок. У едущего впереди Федора Жилы к седлу была приторочена целая связка убитых Артемием птиц. И из этой связки сочилась, капала под ноги княжьему коню кровь.