«Я достиг в России, — писал я еще Монморену, — всего того, что король поручил мне выхлопотать в течении этих пяти лет: доверия русского правительства, торгового трактата, влияния, сближения, принятия посредничества. Граф Остерман предоставил Шуазелю все заботы о примирении. Наши внутренние смуты ослабляют наши средства: однако двор наш пользуется здесь должным доверием и почетом. Я удвою свои старания, чтобы сохранить это положение, но если дела переменятся, то я надеюсь, что король будет добр, и совет так благосклонен, что припишут это обороту обстоятельств, которых я не в силах изменить».
В первых числах мая курьер из Вены привез императрице депеши, которые сильно ее обеспокоили: ее извещали, что император Иосиф при смерти. Государыня так встревожилась, что занемогла. Другой курьер успокоил ее известием, что он покуда вышел из опасности. В то время Екатерина II со всех сторон окружена была неудачами, шведский флот высвободился из блокады при попутном ветре. Король, освободившись от датчан, сломивши и своих противников, снова стоял во главе покорного войска, желавшего победами искупить свое восстание. Шуазель, которого положение делалось час от часу затруднительнее, писал мне, что англичане и пруссаки готовятся заключить с Портою договор, по которому эти три державы обязуются поддерживать Польшу в ее намерениях освободиться от русского влияния. В тоже время они уговаривали императрицу отстать от императора и Франции и поручить им соглашение о мире. С этим условием они обещали России выхлопотать уступку ей Очакова и заставить шведского короля положить оружие. Императрица была слишком горда, чтобы согласиться на условия, почти вынужденные у ней, а не предложенные ею, и которые заставят ее изменить своему старому союзнику. Но казалось возможным, что она, не находя опоры ни в нас, ни в Испании и покинув Польшу, вместе с императором склонится на сторону противников. Ведь в политике всегда почти ссоры между сильными кончаются невыгодно для слабых.
Я видел тогда очаковского пашу, привезенного в Петербург; это был весьма порядочный турок, потому что обращением своим и речами обличал некоторый ум и рассудительность. Я спросил его: не боится ли он после войны возвратиться на родину? «Ведь ваше правительство строго, — сказал я, — оно, как говорят, наказывает за неудачу, как за преступление, и вы сами не избегнете его кары, хотя ваша храбрость и упорная защита заслужили вам уважение врагов ваших».
«Вы недостаточно знакомы с нашими обычаями, — отвечал он мне; — у нас начальники крепостей отвечают в случае добровольной сдачи, но не в случае плена. Меня взяли после осады, и не в чем упрекнуть меня. Но если бы я хоть десять лет защищал подвластный мне город и потом сдал бы его на капитуляцию, мне отрубили бы голову».
«Как, и вы в этом случае сами пошли бы на неправедную казнь?» — спросил я.
«Что же делать, — возразил паша; — нельзя избежать судьбы своей, и каждый должен покоряться велениям Аллаха. Стараться обойти их — и безумно, и преступно».
Разумеется, что это фанатизм, доведенный до крайности.
Императрица в это время сделала поездку в Царское Село и позволила мне следовать за нею. Приятные известия, полученные ею, возвратили ей веселость. Император выздоравливает, Каменский одержал победу над довольно значительным турецким корпусом, а Михельсон разбил шведскую дивизию; Румянцев, разделив армию свою на три корпуса, двинул один из них на Яссы, другой в Валахию, третий на Бендеры. Скоро узнали мы, что Каменский, преследуя неприятеля, напал под Галацом на пашу Ибрагима, захватил его в плен и забрал его лагерь. Что я предвидел, то и сбылось; Потемкин и некоторые другие сановники хотели уговорить императрицу сблизиться с Англиею. Чтобы достигнуть этой цели, они уверяли ее, что Шуазель сообщил туркам план компании, довольно искусно составленный; далее, что посол наш, ложно обвиняя в кознях Англию и Пруссию, сам возбуждает турок к продолжению войны. Екатерина, слишком поспешно доверяя этой басне, передала ее с упреком принцу Нассау-Зигену. «Французский двор, — говорила она ему, — поступает со мною недобросовестно, или приказания короля дурно исполняются его поверенными. Меня даже уверяли — и это мне очень неприятно — что Сегюр сообщает моим министрам неточные извлечения из депеш, которые он получает от Шуазеля. Король выплатил недавно субсидии Густаву III; под разными мнимыми предлогами он отказывается заключить с нами союз. Вся эта политика, далеко не откровенная, мне кажется даже враждебна нам!.. Я не хочу выводить дело наружу, потому что не опасаюсь того вреда, какой могла бы мне нанести Франция. Однако я не хочу, чтобы думали, что я очаровываюсь ложными уверениями. Вы, надеюсь, уже достаточно стали русским, и потому я желаю, чтобы вы написали конфиденциально Монморену и дали бы ему понять, что отказ в союзе и поведение его посла в Константинополе не дают мне более возможности доверяться ему».
Нассау тотчас же передал мне этот разговор, и я без труда увидел в этом происки Потемкина, надеявшегося таким путем отдалить императрицу от нас. Он сперва и успел в этом. Возвратившись в столицу, Екатерина перестала обращаться со мною так приветливо, как было прежде, и приглашать меня на частные эрмитажные собрания, а когда я являлся ко двору со всем дипломатическим корпусом, она не только не подзывала меня к себе, но даже оказывала холодность и часто весьма любезно относилась к министрам английскому и прусскому. Соперники наши торжествовали, и люди, соразмерявшие свое поведение с переменою обстоятельств, стали мало-помалу удаляться от меня, видя во мне посла, вышедшего из милости. Меня озадачил успех этих происков, и так как они скоро могли разрушить влияние Франции, которое я добыл с таким усилием, то я всячески старался рассеять интриги вельмож и министров английского и прусского.
Между тем я получил длинную депешу от Шуазеля. Нельзя было написать ничего удачнее по тогдашним обстоятельствам. Посланник наш сообщил мне подробный отчет о действиях послов прусского и английского в Константинополе и о происках их, чтобы отвлечь турок от всякого расположения к миру. Он не только передал содержание записок и нот, представленных им Порте, но даже выписал целиком некоторые их выражения, особенно неприязненные против России. Если бы я мог известить об этом государыню, она бы, разумеется, сильно рассердилась, увидев, как ее обманывают. Но депеша Шуазеля была написана шифрами, а императрицу, как я уже сказал, заставили заподозрить мою искренность и уверили, что я сообщаю депеши нашего посла неточно. Однако мне надо было воспользоваться таким удобным случаем, который, может быть, нескоро вновь представился бы. Итак, я прибегнул к решительному средству: оно было так ново и смело, что я не счел нужным извещать о нем мой двор. Даже сам Монморен узнал об этом по возвращении моем из Франции. Если бы моя выдумка не удалась, она обратилась бы мне в вину, потому что я мог выдать ключ к нашей тайнописи. Рассказывая теперь о моем смелом поступке, я считаю долгом предупредить моих молодых соотечественников, вступающих на дипломатическое поприще, и посоветовать им не следовать моему примеру. В самом деле, чтобы решиться на такой поступок, нужно было знать душу и характер государыни, внушившей мне полное доверие к ней, так близко, как я ее знал. Один только успех мог извинить меня, и я достиг его. Я попросил принца Нассау прийти ко мне. «Вы видите, как шатко наше положение, и какими средствами стараются нас уронить. Вам известно также, что императрица чистосердечна и великодушна, и что ее обманывают. Она сочувствует всему возвышенному, благородному и прекрасному. Слушайте же, на что я решился, чтобы раскрыть ей все интриги и рассеять их. Вот шифрованная депеша Шуазеля, я только что получил ее и переписал буквами. Чтение этой депеши рассеет в императрице всякое сомнение на счет нашей искренности и откроет ей козни наших врагов. Я сложу ее и надпишу на конверте, что отсылаю ее не государыне, а Екатерине. Возьмите, выпросите себе аудиенцию и отдайте эту бумагу от моего имени. Если она оставит вас и выйдет хоть на минуту из кабинета, то я ошибся в ней: могут списать несколько строк, узнают ключ нашего шифра, и я делаюсь виновен. Но я уверен, что она этого не сделает и тотчас же отдаст вам депешу. Поезжайте и скорее возвращайтесь».
