Правда, что очарование было мимолетное, и удивление наше несколько охладилось размышлением. Рассмотрев Херсон вблизи и подробно, мы заметили, что его местоположение дурно выбрано, что корабли вообще не могут подыматься по Днепру иначе, как без груза, а военные суда, здесь построенные, не могут свободно спускаться по реке без помощи камелей. Не было ни набережной, ни пакгаузов для товаров; судебные места были худо устроены и отправляли дела медленно и дурно, наконец, испарения болот и островков возле города вредно действовали на здоровье жителей.
Я решился сообщить Потемкину эти замечания, которые я слышал от многих купцов. Чтобы поправить дело князь предполагал устроить порт в 30 верстах ниже по Днепру, учредить карантин, построить набережную и магазины, преобразовать суды и осушить окружные болота. Он уже истребовал и получил деньги, нужные для некоторых из этих работ. Но высушка болот мне казалась невозможною; для этого нужно было истребить весь тростник, необходимый для топки и покрышки домов в этом краю, где на пространстве нескольких сот верст не было и лесу.
Первые дни нашего пребывания в Херсоне были употреблены на разъезды по городу, на парадные приемы, обеды, на которых бывало до 120 гостей, концерты и балы. Императрица пригласила нас обедать с нею на даче, верстах в 15 от Херсона[87]. На следующий день мы присутствовали с нею при спуске 120 пушечного корабля, другого 66 пушечного и одного фрегата. На следующий день при дворе был парадный бал, во дворце, построенном не слишком прочно, но изящно.
Императрица намеревалась отправиться в Кинбурн, в виду Очакова; но это было похоже на военный осмотр турецкой территории и уже чересчур смело. Прибытие турецкой эскадры, состоявшей из 4 кораблей и 10 фрегатов и вошедшей в Лиман близ Очакова, отстранило намерение Екатерины; эта неудача произвела на нее неприятное впечатление. Когда нам уж нечего было делать в Херсоне, мы отправились в Крым, вослед за двумя державными предводителями нашего каравана.
Говоря о Херсоне, кстати сообщим полученные нами тогда известия о ходе военных переговоров в Константинополе. Неожиданное появление турецкой эскадры в устье Днепра и приезд нескольких французских офицеров в Очаков возбудили в русских министрах и придворных неудовольствие, возраставшее до негодования. «Как понять это, — говорили они, — что именно в то время, когда только что подписан был дружественный трактат с Франциею, и французский посол сопровождает императрицу, которая оказывает ему внимание и доверие, мы видим, что французские инженеры занимаются устройством артиллерии, флота и приготовлениями к войне у врагов наших!»
Князь Потемкин несколько раз с жаром и негодованием говорил мне об этих мнимых кознях французского правительства и упрекал меня в том, что я поднял пустую тревогу и только подстрекнул этим турок к неприязненным действиям, которые могли повести к войне. Если бы я хотел употребить хитрость, притвориться, будто ничего не знаю, и осудить эти действия, исполненные по моим же советам, то не успокоил бы негодующего князя и только потерял бы то уважение, которое снискал своею прямотою. Поэтому я отвечал не как царедворец, а как министр, что турки имеют повод беспокоиться, что поведение Булгакова в отношении к Шуазелю отняло у нас всякую возможность успокаивать их далее; в заключение я прибавил даже, что мы бы должны были поощрять, одобрять и поддерживать оборонительные меры Порты: «Наш образ действий откровенен и неизменен. Мы всегда объявляли, что хотя король всячески старается об удовлетворении справедливых жалоб России, однакоже, руководясь высокими целями, решился употребить с своей стороны все возможные средства, чтоб охранять безопасность Оттоманской империи. Нечему удивляться, что, несмотря на ваши мирные уверения, которые, конечно, искренни, Порта принимает благоразумные предосторожности. Поставьте себя на ее месте… Если бы султан приехал в Очаков с своими визирями, с могущественным союзником, с грозным флотом и 150 000 армиею, то, разумеется, это вас бы несколько обеспокоило; вы стали бы настороже и принялись бы укреплять Херсон и собирать войска».
Мои доводы были неоспоримы; князь мне не возражал. Откровенная речь моя успешнее подействовала, чем неловкая скрытность. Холодность императрицы в обращении со мною исчезла мало-помалу.
В Каневе видел я государя, лишенного власти и значения, но окруженного величием и блеском, свойственным великим монархам: по странной противоположности, в Херсоне увидел я могущественного императора, отличавшегося простотою внешности, скромного и приветливого, врага всякой принужденности. Он допускал и сам заводил разговор обо всем, без всяких притязаний блистать чем-либо, кроме обширного знания, основательных суждений и образованного ума. Когда Екатерина хотела представить меня Иосифу II, он сказал ей: «Здесь я только граф Фалкенштейн, а потому мне самому следует представиться посланнику Франции». Иосиф приехал в Россию в простой коляске, в сопровождении одного генерала и двух служителей. При строгом соблюдении инкогнито, он имел выгоду и удовольствие лучше все видеть и слышать; поэтому он непременно хотел, чтобы его принимали не как монарха, а как обыкновенного путешественника. Каждое утро приходил он к императрице перед ее выходом и, вмешавшись в толпу, вместе с прочими ожидал ее появления. Днем гулял он по окрестностям, и так как я имел счастие ему понравиться, он делал далекие прогулки вместе со мною запросто, взяв меня под руку. В разговорах со мною он дал мне понять, что мало сочувствовал честолюбивым замыслам Екатерины. В этом отношении политика Франции ему нравилась. «Константинополь, — говорил он, — всегда будет предметом зависти и раздоров, вследствие которых великие державы никогда не согласятся насчет раздела Турции». Его не поражали быстрые успехи русских предприятий. «Я вижу более блеска, чем дела, — говорил он; — Потемкин деятелен, но он более способен начать великое предприятие, чем привести его к окончанию. Впрочем, все возможно, если расточать деньги и не жалеть людей. В Германии или во Франции мы не посмели бы и думать о том, что здесь производится без особенных затруднений». В другой раз разговор зашел о Потемкине. Иосиф сказал, между прочим: «Я понимаю, что этот человек, несмотря на свои странности, мог приобрести влияние на императрицу. У него твердая воля, пылкое воображение, и он не только полезен ей, но необходим. Вы знаете русских и согласитесь, что трудно сыскать между ними человека, более способного управлять и держать в руках народ еще грубый, недавно лишь тронутый просвещением, и обуздать беспокойный двор». Кобенцель, видя внимание ко мне императора, тоже становился со мною откровеннее и доверчивее. Но хотя он искренно уверял меня, что ему предписано содействовать мне в утверждении мира, он боялся, чтобы император не склонился к войне, если императрица, ограничиваясь предположением занять Очаков и Аккерман, отстранит мысль о дальнейших завоеваниях. Но Кобенцель говорил мне, что император крайне неохотно согласится на это, потому что будет опасаться разрыва с Пруссиею и Франциею в случае такой уступки в пользу своей союзницы.
Между тем из Константинополя приехали Булгаков и Герберт, интернунций императора, и между ними, графом Безбородком и мною начались переговоры. Мне сказали, что дела все более и более запутываются, что в Кандии чернь предалась неистовствам и сорвала флаг с дома русского консула. Также носились слухи, что в Родосе, вследствие возмущения, русский консул убит. Мы сговорились, с согласия императрицы, изложить письменно несколько предложений и тут же условились о главных пунктах.
Проводив нас до Севастополя, Булгаков должен был отправиться в Константинополь и представить эти предложения Порте, сообщив их однако наперед французскому послу и австрийскому интернунцию, и действовать согласно с ними.
Граф Безбородко уверял меня, что он немало упрекал Булгакова за его поведение в отношении к Шуазелю, чем русский посол встревожил турок. Так как Безбородко говорил совершенно то же, что Кобенцель, то я не мог сомневаться в его чистосердечии. Основные пункты предложений, нами составленных сообразно с прежними договорами, были следующие: Порта должна выдать требуемый фирман; споры о зависимости Грузии прекращаются; Порта должна принудить алжирцев возвратить захваченные ими русские суда, дозволить русским наказать кубанских татар, которые тогда взяли в плен до 1000 русских, и удерживать за пределами Буга запорожцев, поселившихся на ее землях; затем турки должны обязаться вперед не забирать соли в Крыму более установленного количества, не возобновлять требований о выдаче господаря Маврокордато, бежавшего в Россию, и наконец наказать бунтовщиков, которые нанесли обиду консулам императрицы в Родосе и Кандии. Эти требования были справедливы. Но, несмотря на это, легко могло случиться, что в случае неискренности в действиях последовал бы отказ; стоило только, вручая этот акт, принять высокомерный и грозный вид. Князь Потемкин мог отважиться на это, имея под руками готовую армию, состоявшую из 153 000 человек совершенно снаряженных и расположенных в Кременчуге, Херсоне, Елисаветграде, Полтаве и Крыму. Новое обстоятельство подтвердило однако надежды на мир. Иосиф II получил неприятное известие из Нидерландов, где возникали беспокойства. Эти смуты, разумеется, отвлекли его от мысли содействовать императрице, если бы она захотела начать войну с турками. В это же время прибыл в Херсон неаполитанский дипломатический агент г-н Галло под предлогом изъявить императрице дружественное расположение своего двора; но собственно он имел целью осмотреть Херсон и изведать средства к выгоднейшему употреблению торговых льгот, которые неаполитанское правительство упрочило договором. 17 мая мы отправились из Херсона в Кизикермень, находящийся на правом берегу Днепра, в 75 верстах от Херсона… Здесь мы переправились через Днепр. По выходе на противоположный берег императрица была встречена семьями знатных татар, явившихся с приветствием и последовавших вслед за государынею. Отсюда до Перекопа мы поехали Ногайскою степью. На этой безлесной равнине только в одном месте видны следы человеческого труда: это древний белокаменный мост, над небольшою речкою, называемою Колончаком. Татары, как арабы, состоят из нескольких орд, из которых одни живут по крымским городам, а другие кочуют по степи со своими многочисленными стадами. Когда страна эта была завоевана русскими, большая часть этих кочующих орд покинули ее и двинулись на Кубань, и потому мы застали только небольшие станы их; шатры, табуны лошадей, стада и верблюды их несколько оживляли однообразный вид.
