— Палка тута. Возле мене...

Развернув алое полотнище знамени, Павел взял поданное ему древко и быстро наладил флаг.

— Товарищи! — выпрямляясь и держа готовое знамя в руках, просто и деловито сказал он. — Сейчас начнется... Предлагаю, которые не чувствуют решимости в себе, могут еще уйти... Покуда время есть...

— Ладно! — за всех коротко и недовольно ответил типографский рабочий. — Пущай начинается!.. На то и шли!..

— Ладно! — подхватили другие. — Подымай выше знамя!.. Выше!..

Застенчиво улыбаясь, Павел кивнул головой и поднялся с флагом в руках по дровам, по ящикам, как по ступеням, на баррикаду.

Из-за угла выходили первые шеренги солдат...

— Эй! — закричал с испуганной отчаянностью молодой офицер, шедший впереди остановившейся колонны солдат. — Эй вы! Бросьте эту комедию. Имею приказание стрелять боевыми при всяком препятствии!.. Сбрасывайте вашу красную тряпку и убирайтесь с дороги!..

— Эй! — подражая тону офицера, ответил семинарист, вдруг развеселившийся как только топот сотен солдатских ног прекратился. — Эй, вы, солдаты!. Гоните в шею командира вашего! Присоединяйтесь к нам! Честное слово, присоединяйтесь!.. Ура, солдаты!..

На баррикаде подхватили этот крик:

— Ура, солдаты!.. Да здравствует армия!.. Переходите к нам!..

Офицер оглянулся на своих солдат. Те стояли молча. У офицера перекосилось лицо от негодования, неожиданности и может быть от испуга: молчание солдат не понравилось офицеру. У них, у многих были смущенные глаза, некоторые улыбались приветливо и эта приветливость относилась к тем, кто громоздился за баррикадой и над кем хлопал на холодном ветру красный флаг.

— Смирно! — крикнул офицер. — Слушать команду!

Павел, наблюдавший за действиями офицера и поведением солдат, тихо сказал дружинникам:

— Не высовывайтесь, товарищи! Будьте осторожны!

Солдаты, почуяв в голосе своего командира нескрываемую ярость, сразу подобрались и окаменели. Винтовки, взятые на-плечо, застыли и устремились черными штыками ввысь.

— Повторяю, — круто обернулся офицер к баррикаде, — повторяю: расходитесь! Немедленно!

Дружинники молчали. Тогда Павел приподнялся на какой-то обрубок так, что голова его возвышалась над баррикадой, и поднял руку.

— Товарищи! — громко проговорил он и голос его молодо и сочно прозвучал в разгоревшемся, светлом морозном утре. — Мы не уйдем отсюда. Мы защищаем свою жизнь, свою свободу. Товарищи солдаты! Вас ведут против народа, против трудящихся. Вас обманывают и заставляют стрелять в своих братьев. Не подчиняйтесь диким приказаниям ваших начальников...

Офицер сорвал перчатку с левой руки, круто повернулся к своему отряду и что-то скомандовал. Барабанная дробь весело и звонко покрыла слова Павла.

Барабан заливался быстрым, пляшущим, взмывающим к стремительным движениям рокотом. Но лица солдат при звуке барабана стали еще более застывшими и каменными. Колонны быстро и уверенно, как на параде, перестроились. Пред баррикадой выросла построенная по-боевому вооруженная сила. Дружинники поняли, что наступает решительное мгновенье. И опять Павел приподнялся над баррикадой и опять закричал:

— Товарищи солдаты! Уходите, мы не будем стрелять в вас!.. Уходите!

И хотя голос Павла покрывал барабанную дробь и хотя слова Павла доносились до построенного по-боевому отряда, солдаты не слышали этих слов, солдаты смотрели на своего начальника и ловили каждое его движение и ждали его приказаний.

— Сходи! — тихо, но решительно сказал один из пимокатчиков и потянул Павла вниз. — Неужто, думаешь, они теперь тебя послушают? Сходи, как бы не сшибли оглашенные...

Барабан внезапно затих. По ту сторону баррикады стало странно тихо. Эта внезапно наступившая тишина таила в себе что-то зловещее и тревожное.

— Великое стояние началось... — усмехнулся семинарист и стал торопливо протирать очки. — Сейчас, пожалуй, бабахнут!..

Но тишина пока еще ничем не нарушалась. И то, что она наступила внезапно и длилась, казалось, невыносимо долго, было тягостно и удручало.

— Черти! — выругался печатник. — Сыпануть в них что ли! Пусть бы душу не томили!..

— Не дури! — одернули его. — Нам первыми стрелять нельзя! Ни в коем!..

— Спокойствие, товарищи! — напомнил Павел. — Раньше всего — спокойствие! Это не полиция, в солдат мы первые не должны стрелять!

Из группы пимокатов раздался недовольный возглас:

— Все едино — солдаты ли, фараоны ли...

Спор готов был вспыхнуть. Но голос офицера там, на улице, истерически прозвенел в затишьи:

— Последний раз предупреждаю: расходитесь!.. Буду стрелять!.. Рота, сми-ирно-о!..

И снова зачем-то загрохотал барабан. И грохот его был угрожающ и зловещ.

Высокий парень в мятой фуражке, Емельянов, шедший впереди остальных двух, оглянулся и тряхнул русыми кудрями:

— Подадимся, товарищи, стороной. По Михайловской, а оттеля проулком к Знаменской ловчее нам будет попасти.

— По Михайловской полицейские всегда шляются, — возразил веселый бас. — Прямо в лапы попадем.

— Лучше где-нибудь проулками... — обронил худой мужик.

— Проулками, так проулками! — согласился Емельянов.

Они пошли маленькими улочками, сворачивая за углы. Город словно вымер. Нигде не было прохожих. Даже собаки попрятались, чего-то испугавшись. И только издалека глухо разрывались выстрелы — то одиночные, то сразу целыми пачками.

Худой мужик втянул шею в широкий воротник и шагал спокойно, по-деловому. Емельянов изредка поглядывал на него сбоку и все собирался что-то спросить. Наконец, не выдержал.

— Слышь, товарищ, ты в городе-то, видать, недавно?

— Нет, нешибко... С год я тут. У мыловара роблю... Да вот теперь обновленья жизни ищу... Туго мне... Вишь, заработки неаховые и кроме — ребятишки... Баба-то, жена значит, померла после пасхи...

— Это худо... — неопределенно заметил Емельянов и вдруг насторожился.

Они приближались к перекрестку. Из-за угла доносился какой-то шум. Не то топот многих ног, не то дробный стук какой-то странной машины. Не понимая откуда этот шум и что он им несет, они остановились. Потапов пророкотал:

— Обожди! Гляну!..

Он крадущимися шагами дошел до угла и поглядел. И сразу же вернулся к товарищам.

— Артиллерию везут. Пушки.

— Ишь сволочи! — выругался Емельянов. — В рабочий народ пушками собираются палить!

— Надо оборачаться к нашим! — обеспокоенно сообразил мужик. — Упредить.

— Да-а... — протянул Емельянов. — Из этакой бабахнут, так от нашей засады даже и щепок не останется.

— Пойдемте обратно! — решил Потапов.

Они стали удаляться от грохота, направляясь по тому же пути, по которому шли сюда. Но в первом же переулке они заметили людей. И не успели они опомниться, как их окликнули:

— Стой! — И пара винтовок направились на них.

— Что за люди? Откуда?

Они были окружены патрулем. Два солдата, городовой и полицейский пристав тесно обступили их и быстро обшарили карманы.

— Ага! с оружием! — обрадованно отметил пристав, принимая от городового отобранные у дружинников револьверы. — Эх! саданул бы я вас, мерзавцев, да рук марать не стоит!..

— Ну, ты... — сверкнул на него глазами Емельянов. — Помалкивал бы!

Пристав побагровел.

— Я тебе погрублю!

— Господин пристав! — неожиданно просунулся к ним поближе Потапов. — Дак вы же ошиблись. Мы ж не забастовщики! Истинный Христос! Мы ж по поручению господина пристава... Оттого и оружье у нас... Понятно?

Емельянов и худой мужик оторопело взглянули на товарища, но тот слегка прищурил в их сторону глаза и продолжал:

— Сами знаете... В участке выдавали револьверы. Да боже мой, неужто мы на забастовщиков проклятых похожи?! Я ж, можно сказать, вроде духовного звания. На клиросе пою...

Пристав внимательно разглядывал Потапова, переводил взгляд на его спутников и что-то соображал. Видно было, что Потапов поколебал его уверенность. Городовой проявлял большое недоверие. Оба солдата стояли безучастные, отставив небрежно ружья к ноге.