– То есть… – Шип задумчиво поглядел на астролога, – сейчас я вроде бы на собеседовании? – Медиус кивнул и только тогда опустил руку, все еще поднятую в клятвенном жесте. – Но приглашение в личную охрану я могу не принимать, так ведь?

– Все верно, Густав. Нам нужна помощь, после ее оказания вы вольны принять любое решение: перейти в телохранители правителя в прежнем чине или отказаться и уйти.

– А зачем мне в принципе вам помогать? Я не хочу ввязываться…

– Полковник! – перебил астролог. – Возможно, что сейчас, пока мы с вами разговариваем, правитель Материка нуждается в помощи! Вы – солдат, Шип! Вы давали присягу защищать свою страну и государя! Неужели вы – трусите?!

Маг наседал на Густава, давил на чувство долга. Шип бросил взгляд на майора, тот густо покраснев, отвел глаза. «Не исключено, что прежде на него давили точно так же», – подумал полковник.

Но майора защищало тавро привязанности к Пантелеймону и он смог отбрехаться.

Теперь же, выбрав крайнего – полковника, отвергнутого кастой, – придворные (а может быть, и заговорщики) наседали на бывшего начальника охраны.

Шип суматошно размышлял. Подвох был налицо, чтоб там не обещал астролог. Но девяностолетнему правителю и в самом деле могла потребоваться помощь. Пантелеймона, предположим, грохнул паралич и он сейчас лежит неподвижный и беспомощный, а его немолодой приближенный Дум вполне способен оказаться в той же комнате. Увидев парализованного правителя звездочет и сам мог окочуриться от разрыва сердца.

«Что делать?.. Соглашаться или…»

Или. Послать всех к чертовой матери. Причем, немедленно. Выйти из Дворца и напиться вместе с циркачами. Забыть.

«Забыть?.. А если потом окажется, что моя трусость погубила государя? Если в этой комнате собрались не заговорщики, а искренне обеспокоенные люди? Кем я тогда останусь для потомков… трусливым наблюдателем за цирковыми представлениями, горе-воякой, овеянным позором?..»

Сказать по-совести, Густав, как и большинство сограждан, считал Пантелеймона величайшим из государей. Шип родился и прожил до сорока двух лет во времена его правления, но будучи образованным человеком отлично знал, как было прежде. Он изрядно ознакомился с исторической литературой и почитал Пантелеймона знаковой фигурой. Колоссом, реформатором. Хотя когда-то тот был государственным преступником.

Но даже государственных преступников закон допускал на Испытания Троном. Раз в пять лет Трон, восемь веков назад созданный великими волшебниками, служил индикатором способностей потенциальных правителей. Каждый из испытуемых, усаживаясь на кресло, вытесанное из скальных пород Дворца, мгновенно получал оценку. Трон менял окраску и показывал, насколько человек пригоден для высшей должности. Проверку могли проходить не только представители знатнейших фамилий и могущественных каст, но и простолюдины.

Пантелеймон же был не только простолюдином, он был – бунтарем. Незаконнорожденным мятежником, сыном слуги и знахарки, чей брак тогда не признавал закон.

Пятьдесят лет тому назад разыскиваемый крамольник заявился на Испытание в окружении своих приспешников. Огромная природная пещера, издревле считавшаяся главным церемониальным залом государства, была заполнена нарядно одетой взбудораженной толпой. Колдуны и видящие, телепаты и простолюдины-слуги, что не имели никаких магических способностей, один за другим садились на Трон. И могущественный фетиш, чаще оставаясь равнодушно-серым, изредка окрашивался в слабые цвета, отвергая притязания или даря надежду испытуемым.

Обнадеженных было уже четверо. Все они получили от Трона одинаково комплементарную оценку в виде слабого оранжевого свечения. Но безусловного победителя пока не наблюдалось. На человека с исключительными способностями к управлению Трон реагировал стремительно и однозначно: каменное кресло как будто раскалялось и приобретало пурпурные царственные цвета – от фиолетово-красного до темно-бордового. И тут надо сказать: глубокого, истинного пурпурного цвета Трон не выдавал уже почти два столетия. Он словно намекал: перевелись неординарные правители… или попросту не доходили до Дворца.

Оставаясь под седалищем очередного претендента хладно серым, Трон обрекал самонадеянного человека на вечные насмешки. Поскольку, избавляя церемонию от тысяч бестолковых соискателей, давным-давно возник обычай – «серых» подвергали осмеянию, дабы уменьшить бесполезное число явившихся за секундным вниманием толпы.

Но как бы там ни было, четверка относительно приемлемых правителей уже топталась по правую сторону от тронного возвышения, когда в зал, рассекая богато разодетую толпу, вошел Пантелеймон и двадцать его последователей.

Густав читал историческую справку, повествующую о событии, там летописец сообщал: «…Шумный зал затих мгновенно. Пантелеймон, держа голову высоко поднятой, шагал к величественному Трону. Знать провожала его недоуменными и злобными взглядами. Кое-кто начал злорадно шушукаться, предрекать скорую смерть мятежному простолюдину…»

Пантелеймон и вправду рисковал головой, придя на Испытание. За ним уже давно велась охота, глашатаи объявили баснословную награду за его поимку. Но чернь своих не выдала, Пантелеймона укрывали в тавернах и лачугах, в портовых доках и пастушьих шалашах…

Но запретить Пантелеймону участвовать в Испытании никто не мог, хотя позже, если Трон его отвергнет, мятежник попадал в руки закона. Из зала охрана его уже не выпустила бы. Пантелеймон поставил на карту не честь, а жизнь.

Под все возрастающий злорадный гул мятежник сел на Трон.

И тот – расцвел. Монолитный каменный Трон, словно причудливый гриб вырастающий из пола пещеры, не просто превратился в сгусток глубочайшего пурпура, он испустил лучи, окрашенные на концах в золотистые оттенки. Цвет золота набирал яркость, становился нестерпимым и слепящим…

Подобную окраску Трон приобретал лишь однажды семьсот лет назад, когда на него взошел величайший из правителей – Валентин Великолепный. Те времена считались благословенным веком, при Валентине расцвели ремесла и искусства, смирились войны и не возникали эпидемии. Валентин остался в памяти народа мудрейшим из мудрейших, справедливейшим из справедливейших.

Но Валентин принадлежал к могущественному клану Белых Магов. А пять десятилетий назад на Троне восседал бастард, преступник. Летописец сообщал: «Лица многих покрыло негодование, кого-то обуяла злоба, четверо претендентов замерли, а вскоре их руки потянулись к эфесам.

Но Трон – сиял! И это было столь безусловно и ярко, столь бесспорно в доказательствах избранности сидящего на нем, что недовольство быстро потонуло в выкриках восторженности!

Народ приветствовал нового правителя. Оспорить право Пантелеймона на Трон никто не мог, и руки претендентов выпустили эфесы, их головы склонились…»

Взойдя на престол Пантелеймон сразу взялся за реформы. Прежде всего он устранил запрет на межкастовые браки и сделал их законными – бастарды ликовали! Потом упразднил клановую иерархию, деление каст на привилегированные и малозначительные. Чуть позже занялся объединением земель под единое начало. Это дело оказалось чрезвычайно сложным и заняло почти четверть века, поскольку многочисленные князьки, графы и бароны совсем не собирались уходить под чью-то власть. С государствами, где короны передавались по наследству, а правителя раз в пять лет Трон не проверял на способность к руководству, договориться оказалось трудно. В особенности принцев крови раздражал момент выбора названия для объединенного государства. Никто не хотел примыкать к иной державе и лишаться собственного имени, это стало камнем преткновения.

Пантелеймон предложил принцам крови компромисс. Все государства находились на одном огромном материке, имеющем в соседстве несколько больших островов. Пантелеймон внес предложение объединить все земли в единую державу, именуемую географически и обезличено – Материк. А так же изъял из употребления название главного города, предложив именовать Соренсу попросту «столицей».